Когда Герои Восстают

Каждый атом моего тела застыл.

Приостановленная реакция, вызванная подавляющим шоком и яростью, которые обрушились на меня, как ядерный взрыв.

Наконец, ярость прорвалась сквозь неверие.

— Ты что, блядь, издеваешься? — спросила я тихо, потому что было трудно говорить, когда гнев бурлил в каждом сантиметре меня.

— Все не так плохо, как кажется, — попытался сказать он разумно.

Словно в этом дурацком плане было что-то разумное.

Я вскочила на ноги, потому что прикасаться к нему, когда я чувствовала, что ненавижу его, было слишком. Мое тело дернулось, когда ярость съела меня, поглотив целиком.

— Ты не сдашься.

— Лена, если бы ты только послушала меня минутку...

— Нет.

— Просто...

— Ни в коем случае.

— Елена, — наконец рявкнул он, вскочив на ноги так, что мы оказались прижаты почти грудь к груди. — На нашу Семью напали. Я не собираюсь бросать их на произвол судьбы.

— Какого черта тогда все это было с Рокко и отвоеванием Неаполя? Мы сделали это, чтобы получить подкрепление для помощи в Нью-Йорке.

— Им нужен их капо, — утверждал он с тем абсолютным высокомерием и тоталитарной диктатурой, которые порождены рождением второго сына герцога и итальянского мафиози.

— Ну, и мне тоже, — крикнула я.

Его ярость замерцала, затем погасла, когда он попытался дотянуться до меня. Я отступила, не в силах вынести этого.

— Sono con te, lottatice mia, — напомнил он мне, — anche quando non lo sono.

Я с тобой, мой боец, даже когда меня нет.

— Думаешь, я приму тот факт, что мой двухдневный муж хочет сдаться полиции за побег из-под залога, когда есть тысяча и один способ избежать этого?

Что-то затемнило края моего зрения, сердце забилось слишком быстро, а дыхание стало слишком поверхностным. Мне потребовалось мгновение, чтобы понять, что это была паника.

Страх.

Я не могла представить, что Данте учит меня любить его и жить с ним одной жизнью только для того, чтобы вырвать у меня все это, как только мы обретем хоть какой-то покой.

— Это и есть жизнь, — сказал он мне. — Я ясно говорил тебе об этом снова и снова. Я не могу предложить тебе ничего, кроме хаоса, но я буду любить тебя каждый день.

— Я могу выдержать все, если буду рядом с тобой, но просить об этом? Просить меня смириться с тем, что ты проведешь месяцы или даже годы в тюрьме в ожидании суда, который обвинитель и судья уже решили, что ты проиграешь несмотря на то, что у них нет конкретных доказательств? Ты не просто просишь меня о какой-то мелочи, Данте. Ты просишь меня прожить жизнь без тебя.

Его глаза были темными и дымящимися, трещины, пробившиеся сквозь землю, уходящие прямо к центру мира.

— До этого не дойдет.

— Ты не можешь этого знать! — я закричала, руки взлетели, как птицы, атакованные каким-то более сильным хищником. — Как ты вообще можешь стоять здесь и говорить мне такое?

Все тело, казалось, вот-вот разойдется по швам. Дикий, горький голос, которого я не слышала несколько недель, напомнил мне, что именно поэтому я закрыла свое сердце. Именно поэтому я решила ничего не чувствовать, потому что это чертовски больно, когда хорошие эмоции разъедаются и становятся плохими.

— Потому что я знаю тебя, мой боец, — сказал он, подойдя ближе и схватив меня за руки, хотя я изо всех сил сопротивлялась его хватке. — Я знаю, что моя донна будет держать оборону за меня, пока я в отъезде. Я знаю, что ты будешь бороться до последнего, чтобы вытащить меня из этого места. Я знаю, что я один из самых влиятельных людей в Нью-Йорке, и, возможно, прокурор Деннис мудак О'Мэлли и судья говнюк Хартфорд имеют на меня виды, но у меня есть свои друзья в высших кругах, и я не боюсь обратиться к ним за помощью.

— Если вся причина нашего возвращения домой заключается в том, чтобы помочь Семье, то как, по-твоему, ты сможешь сделать это из тюрьмы? — возразила я.

— Я не просижу там долго, — заверил он меня, такой спокойный, такой собранный, в то время как я была в чертовом огне.

Мне не понравилась смена ролей.

— Если у тебя есть друзья, которые могут вытащить тебя из этого, зачем вообще туда идти? — бросила я вызов. — Можно заплатить штраф за бегство из-под залога. Он будет большим, но не похоже, что ты не можешь себе этого позволить. Если они могут вытащить тебя из тюрьмы, тогда они должны быть в состоянии остановить тебя, чтобы ты не попал туда.

Его рот затвердел, ровная, непреклонная линия.

— Я должен попасть туда, но я выйду.

— Не лги мне, Эдуард Данте!

— Тише, cuore mia, я не лгу (пер. с итал. «мое сердце»). Ты думаешь, что я хочу расставаться с тобой хоть на мгновение? Что моя грудь не болит оттого, что я уже вырезал свое сердце, чтобы отдать его тебе на хранение, пока меня не будет?

— Прочь, будто ты едешь в отпуск, — пробормотала я, настолько погрязшая в страхе и ярости, что уже не чувствовала своего тела, это была просто одна гигантская сверхновая звезда жара и бездумного гнева. — Ты отправишься в тюрьму. Когда мы с Ярой так старались, чтобы тебя не пустить туда, потому что там есть люди, которые хотят тебя убить!

— Я могу позаботиться о себе. — его глаза были темными местами в кошмарах людей, когда он говорил эти холодные слова, которые щелкали о его зубы.

Я задрожала, несмотря на саму себя.

Без сомнения, Данте был таким страшным человеком, какого я когда-либо знала. Конечно, я знала, что он может позаботиться о себе сам, но это не означало, что я хотела бы, чтобы он оказался в таком положении, чтобы ему приходилось каждый час или каждый день следить за своей спиной.

Я сказала ему об этом, и он мрачно рассмеялся.

— Я уже это делаю. Я каморрист, Елена, у меня есть глаза на затылке, чтобы следить за ножами даже в мирное время. Злым нет покоя, потому что злые никогда не довольствуются статусом-кво надолго.

— Я не прощу тебя за то, что ты уйдёшь, — сказала я ему безрассудно, срываясь на крик, потому что он все еще держал меня за руки, и мне очень хотелось ударить его. — Я не прощу тебя за то, что ты вот так меня бросил. Я оставила ради тебя всю свою жизнь, а теперь, что, ты просишь меня вернуть все назад?

— Mai (пер. с итал. «никогда»), — огрызнулся он, слегка встряхнув меня, будто я потеряла рассудок. Возможно, так оно и было. — Никогда, Елена. Ты моя, а я твой. Ни пространство, ни время не изменят этого.

— Смерть изменит.

— Я не умру в тюрьме. Если великие братья ди Карло и Рокко Абруцци не смогли меня убить, то сомневаюсь, что это смогут сделать какие-то двухбитные преступники в тюрьме.

— Не смеши меня.

Обычно мне нравилось его легкомыслие в любой ситуации, но это уже слишком.

Мне страшно.

Мне страшно, потому что он наконец-то нашел мое сердце... меня настоящую, скрытую под слоями брони. Настоящую меня, которая не видела света дня годами. А может, и вообще никогда.

Он нашел меня и вывел на свет, где я обнаружила, что сияю.

А теперь он угрожал забрать двух людей, в которых я влюбилась за последние несколько месяцев.

Его.

И меня.

Слезы хлынули на глаза, удивив, потому что я еще не закончила злиться.

— Такое ощущение, что ты бросаешь меня.

— Это не так, — твердо заявил он, прижимая меня к своей груди и к своему телу. — Так же, как я знаю, что ты не бросишь меня, пока я там. Я найду способ заплатить штраф и вернуться к тебе. Тогда ты найдешь способ оставить это дело по закону РИКО позади для нас обоих навсегда.

Я слепо смотрела на его черную рубашку, пока он обнимал меня, слушая ровный стук его сердца о щеку. Это убаюкивало меня больше, чем его слова, напоминая, что то, что было, между нами, не может умереть, пока не умрем мы оба. Это было в нашей крови и костях, в каждом ударе наших сердец.

Даже если бы он был в тюрьме, мы все равно принадлежали бы друг другу.