Страница 34 из 84
И глупая двенадцатилетняя Елена совершила судьбоносную ошибку, приравняв любовь и внимание к одному и тому же.
Поэтому, когда Кристофер запустил руку в мои волосы, чтобы поцеловать меня в губы, когда я сидела у него на коленях в тот роковой день поздним летом, я была готова сделать все возможное, чтобы угодить ему, чтобы он больше никогда не оставлял меня одну.
— Ты молчишь, — заметил Данте, взяв мою руку, переплетя наши пальцы и положив оба обратно на рычаг переключения передач. — Ты недовольна тем, что Козима и Александр приезжают в гости?
— Нет, — пробормотала я, глядя на наши сплетенные пальцы, такие сильные и шершавые у Данте.
У Кристофера они были длинными и бледными, костяшки пальцев впивались в кожу. В молодости я считала их элегантными, пока они не начали творить жестокие вещи с моим телом.
— Елена. — Данте никогда раньше не говорил со мной таким тоном, резким, почти встревоженным. Я посмотрела на него и увидела, что его глаза темные, как ямы. — Что ты мне не договариваешь?
— Ничего, — заверила я.
Слишком быстро, слишком дешево.
— Я должен остановить машину и вынудить тебя сказать мне, что вызывает этот затравленный взгляд в твоих глазах? — потребовал он тем же голосом, которым допрашивал Умберто Арно в подвале. Голосом безжалостного капо.
— Нет, — ответила я, почти злобно, раздраженная тем, что он так проницателен.
— Тогда скажи мне, сейчас же. И, Лена, если ты даже подумаешь о том, чтобы солгать мне или выдать что бы то ни было за нетривиальное, я не стану отвечать за свою реакцию, понятно?
Я вздохнула, но это не сняло моего напряжения. Мамины слова о том, что нужно говорить Данте правду, и мое собственное желание лучше общаться со своими близкими загнали меня в угол, где я чувствовала, что должна рассказать ему, хотя мне этого очень не хотелось. Я не могла смотреть на него, когда начала говорить, мои глаза были прикованы к размытому пейзажу, розово-золотой монете солнца, опускающейся в лазурное море.
— Когда я была юной, я была с мужчиной по имени Кристофер. Он был моим парнем, можно сказать, потому что даже когда мне было тринадцать и между нами все началось по-настоящему, я называла его именно так. Моим парнем.
После него я больше никого так не называла. Именно поэтому Дэниел всегда был моим партнером, поэтому я теперь думала о Данте как о своем мужчине. «Парень» был запятнан многими другими понятиями после этого человека.
— Он был другом Симуса из Неапольского университета Федерико II. Мы все росли с ним в окружении, и он был добр ко всем нам. Он проявлял особый интерес ко мне, когда я занималась с ним английским. Он сказал, что ему нравится мой ум и то, как я выгляжу, что мои рыжие волосы напоминают ему о доме.
Мой вздох затуманил окно, заслонив красоту за ним.
Рядом со мной Данте излучал темную, пульсирующую энергию, будто был вспыхивающей звездой, которая вот-вот превратится в черную дыру.
— Мы начали тайно встречаться, когда мне было тринадцать, но через три года мы рассказали моим родителям. Я была не так мала, и в Неаполе было не так уж неслыханно, чтобы у шестнадцатилетней девушки были отношения со взрослым мужчиной.
Это было правдой. Это было характерно для нашей культуры, особенно для мафии и ее склонности к бракам по расчету.
— Симус и мама были рады за меня.
— Он изнасиловал тебя, — процедил Данте, его голос дрожал от ярости.
Я сглотнула желчь, которая поднялась у меня в горле.
— Не сначала, недолго. Он начал увлекаться Жизель. Думаю, он был педофилом, а я была для него старовата к тому времени, когда мне исполнилось восемнадцать. Он начал тайно встречаться с ней за нашими спинами. Думаю, он не хотел, чтобы у меня возникли подозрения, поэтому рассказывал мне о ней гадости, о том, что она ниже меня, что она всегда пыталась выставить меня какой-то не такой. Я была удивлена, когда однажды застала их вместе за домом, целующимися в тени кипарисового дерева.
Я до сих пор помню, как раскаленный нож предательства вонзился мне в спину.
— Мне и в голову не пришло, что Жизель не очень-то хотела. Она была молода и наивна, и не знала, как сказать ему «нет». Козима как-то узнала об этом и отправила Жизель учиться в Париж, чтобы она освободилась от него.
— Но не ты, — заключил Данте.
Я бросила на него взгляд, отметив, как побелели костяшки его пальцев на руле, как быстро машина проходила каждый поворот.
Я не сказала ему сбавить скорость. Воздух был наполнен таким гневом, что казалось, будто мы уже разбились, рама горит и быстро наполняется едким дымом.
— Не я, — согласилась я, глядя на руки. — Он спросил маму, могу ли я переехать к нему, и она согласилась. Он все еще был любовью всей моей жизни, хотя и хотел Жизель. Я так отчаянно нуждалась в любви и внимании, что мне было все равно, что я на втором месте. Но он стал злым после ее ухода и начал вымещать это на мне. Он издевался надо мной несколько месяцев, так сильно, что у меня появились синяки, но всегда там, где мог видеть только он.
— Как тебе удалось сбежать? — его зубы клацнули, когда он произносил слова между ними.
— Однажды он попросил меня принести ему пива. Какую-то импортное английское дерьмо, которое он повсюду таскал с собой. В тот день он уже трахнул меня один раз, сказал, что он единственный, кто когда-либо полюбит меня, кто когда-либо примет меня такую жалкую отшельницу, какой, как мы оба знали, я являюсь. — я пожала плечами, но слова прозвучали эхом, которое мой разум никогда не забудет. — Наверное, что-то просто щелкнуло, я даже не помню, о чем думала. Я разбила бутылку пива о край стола и поднесла ее к его шее. Я сказала ему, что ухожу, и если он последует за мной, я расскажу маме о том, как он меня обидел. Я расскажу полиции. Он угрожал мне, но думаю, он верил, что я когда-нибудь вернусь, что ему удалось промыть мне мозги.
— Ты не вернулась.
— Нет. Через две недели Козима сказала мне, что у нее есть деньги, чтобы отправить нас с мамой в Америку. До тех пор я избегала его, а потом мы просто улетели. Я не видела его тогда четыре года.
— Где он сейчас? — спросил он, его голос был шелковой лентой, но смертельно опасной, петлей и ловушкой.
— Расслабься, Данте, он появился в Нью-Йорке почти два года назад в поисках Жизель. Я нашла и избила его довольно крепко. — я не могла побороть самодовольство в своем голосе. — Вот почему я годами посещала курсы самообороны просто на случай, если мои самые смелые мечты сбудутся, и я когда-нибудь вновь встречусь с ним. Сейчас он в тюрьме, отбывает срок за нападение при отягчающих обстоятельствах и преследование. Он выйдет только через несколько лет.
Между нами воцарилось молчание.
Мне казалось, что я должна сказать больше, может, извиниться за то, что скрывала это от него, но моя гордость восставала против этой идеи. Я не должна раскрывать ему все секреты своего прошлого, все отметины и синяки, которые когда-либо пережила только для того, чтобы поделиться с ним.
Тишина была такой густой, что вибрировало пространство вокруг нас.
Его дыхание было слишком медленным, слишком контролируемым в его массивной груди. Лицо, которое я любила за его выразительность, складки, прорезанные на коже возле глаз и рта, которые прекрасно показывали его тридцатипятилетний возраст, превратились в неотшлифованный камень.
— Данте, это было давно, — прошептала я в этот забитый воздух. — Ты не должен быть таким злым за меня. Я в порядке.
— В порядке, — выплюнул он, глаза метнулись ко мне с безудержной яростью. — Ты в порядке. Елена, ты годами живешь как чертов отшельник, потому что это cazzo di merda (пер. с итал. «грёбаное дерьмо») лишил тебя всех радостей, которые ты могла найти в детстве. Это его голос ты слышишь в своей голове, который говорит тебе, что ты никогда не будешь достойна любви? Что ты никогда не станешь лучше своей сестры, достаточно хорошей, чтобы заслужить настоящую любовь и уважение со стороны мужчины?