Бездомный

Дина взмахивала ножом, как дирижерской палочкой.

– Поэт! Как выпить дать поэт! И все в нем вроде на месте, и пенсионный возраст, и детей нет – претендентов, то есть, на наследство. А ты как думаешь, к чему это?

– Трудно сказать, – нехотя ответил Максим. – Но не кажется ли тебе, что пахнет все это какой-то… химией?

– Да уж какая тут химия, если он мне сам свой эванстонский адрес на днях прислал? В гости, правда, пока, не приглашал, но ведь дорого яичко с Христову дню.

– Но все равно, подруга, будь осторожна. Не дай Бог, еще изнасилуют тебя в королевском-то саду за каменным эванстонским забором, – прищурился Максим.

– Изнасилуют? Ха-ха! Да я сама, кого хочешь, изнасилую! А в королевском саду – так по полной программе, – подскочила Дина в кресле.

Вечером они пили чай на крыше максимового дома – огороженной металлической сеткой открытой веранде с дощатым полом. Максим расхаживал по крыше со своей “сексуальной” чашкой.

– А вообще-то, подруга, хоть и не идут у тебя дела со старичками, но как сказал один поэт: “Нам выпало малое счастье нерусского бытия”.

– Ах, Максимушка, не малым счастьем жив человек, но мечтой, продирающейся сквозь тернии к созвездию золотого тельца! – жарко выпалила Дина.

– Ну, что же, пастушка золотых тельцов, выпьем тогда чаю за твой успех.

– За наш, Максимушка, за наш успех!

…Через неделю Дина позвонила Максиму и сообщила, что ее звездная мечта неожиданно стала обрастать заветной эванстонской плотью. Максим в удивлении попытался выведать подробности, но Дина ничего толком не рассказывала и после разговора как сквозь землю провалилась. Спустя несколько дней он разговаривал по телефону с ее матерью, но та только сказала, что дочь неожиданно покинула и дом, и сына, чтобы устроить свою “единоличную американскую судьбу”, и что других подробностей у нее нет…

… Утром пасхального воскресенья Максим шел по дебаркадеру, где три месяца назад он дышал рождественским воздухом с Диной на второй день их знакомства. Серая, освободившаяся ото льда вода мелко плескалась о выщербленный бетон. Крупная рыбина, быстро подплыв к поверхности, хватала ненасытным ртом воздух и быстро уходила на глубину. Максим шел по дебаркадеру и думал о том, что его назначение в Первом Чикагском Банке подходило к концу. Одному из его коллег уже было предложено новое задание в Милуоках, в ста милях на север от Чикаго. Эта “перестройка”, вероятно, была началом сокращения штата программистов в компании. Дальнейшие предположения Максима о его передвижении по просторам великой страны Макдоналдсов, хайвэев и компьютеров, были туманны.

В пятницу, вернувшись с ленча на свое рабочее место, он прослушивал записи на автоответчике. Одно из сообщений было от менеджера “Компьюсофта” – консалтинговой компании, от которой он работал по контракту в Первом Чикагском банке. Менеджер приглашал Максима к себе для обсуждения уникальных возможностей, открывающихся в карьере обещающего программиста. Мгновенное подозрение Максима о том, что под “уникальными возможностями” подразумевалось не что иное, как окончание его работы над проектом “2000-й год”, подтвердилось сразу после того, как он вошел в офис менеджера.

Тесный кабинет был похож на больничную смотровую. Белые стены, в углу этажерка с файловыми ящиками, серый стол, на окнах жалюзи. Впечатление смягчали вездесущие фоторамки с улыбающимися детьми. Максим задержал взгляд на кресле. Оно оказалось двойником его любимого домашнего кожаного чудища, правда, выглядело свежее.

Лицо менеджера было выбрито так гладко, что вместе со щетиной, казалось, с него были удалены все признаки эмоций. Плешь, туго завязанный узлом галстук, суетливые руки.

– Мы получили от руководства банка весьма ободряющие характеристики вашей работы, – были его первые слова.

– Я всегда серьезно относился к планам банка, нацеленным в следующее тысячелетие, – ответил Максим.

– И это заслуживает похвалы, поэтому я и пригласил вас для обсуждения новых горизонтов вашей работы в нашей компании. К сожалению, Первый Чикагский банк не располагает финансовыми возможностями, чтобы держать в штате всех программистов, работавших над проектом “2000-й год”.

Максим был готов к такому повороту.

– Однако, мне это странно, учитывая удовлетворенность банка моей работой.

Кадровик грустно посмотрел ему в глаза.

– Нам всем это странно. Поэтому я и пригласил вас для того, чтобы обсудить одну неожиданную возможность. Контракт, который предлагают “Компьюсофту”, бесподобный. Пункт назначения – Сиэтл. Это слово вам ни о чем не говорит?

В голове у Максима закрутились слова, связанные с этим городом западного побережья.

– Конечно, говорит. Боинг и сеть кофеен “Лучшее Кофе Сиэтла”.

– А если ближе к вашей профессии?

– Вероятно, “Майкрософт”.

– Вы попали в точку, совершенно в точку! – подскочил менеджер в кресле.

– И весьма неожиданно. Неужели у такой компании, как “Майкрософт”, нет своих программистов?

Кадровик далеко отъехал в кресле от стола.

– Конечно, есть. Но программирование сейчас – это горячий рынок! Компании с дальним прицелом это прекрасно понимают и всячески привлекают талантливых программистов на работу, в том числе и по контрактам.

– Чего не скажешь о Первом Чикагском банке.

– О, Максимус, забудьте Вы об этих нерадивых финансистах! Вы же отлично понимаете, что такое проект “2000-й год”. Это же просто… – тут менеджер запнулся, явно подбирая нужное слово, – просто… мыльный пузырь.

Максим засомневался.

– Но почему Вы уверены, что контракт с “Майкрософтом” не закончится через полгода, как это было с Первым Чикагским банком?

Кадровик уверенно положил руки на стол.

– Потому что контракт уже подписан на три года, и мы предлагаем это задание пяти лучшим программистам нашей компании. Так что подумайте, стоит ли в этой уникальной возможности оставаться… “L'Etranger”?

Максим был наслышан о том, что кадровик был любителем французской литературы. Наступила пауза.

– Думаю, что во время горячей программистской страды важнее всего не остаться… хм… “Les Miserables”. Но в том и другом случае мне нужно взвесить все “за” и “против”, – нашелся он с ответом.

– О, разумеется! – закивал головой кадровик. – Я уже переговорил с вашим менеджером из банка. Сегодня Вы можете не возвращаться на работу.

…Начало мая в Чикаго было жарким и влажным. Вечерами, когда жара спадала, Максим наслаждался застывшим в воздухе теплом заходящего солнца на крыше-веранде своего дома, покуривая сигару в пластиковом шезлонге. Иногда он вспоминал так неожиданно оборвавшуюся его любовь к Дине – решетчатый железный стол и стул, на котором она сидела, разбросав огненные волосы по чугунной мозаике стола. Эти железные плетения, казалось, до сих пор хранили в его душе прикосновения ее горячего, крепкого тела. Через каждые десять минут низколетящие Боинги, шедшие на посадку в аэропорт О'Харе разрезали чернеющее небо мерным ревом турбин, и как будто отдавали свой голос в медленно сгущавшуюся темноту, размазывали рев по всему небу.

“Компьюсофт” посадил Максима “на скамейку” – “on the bench” – термин, означающий, что компания держит работника про запас, не давая ему задания, но выплачивая регулярную зарплату.

Обычно через месяц программисты “на скамейке” получали либо новые задания, либо письма об увольнении. Для Максима же его присутствие “на скамейке” скорее было формальностью. Вещи для переезда в Сиэтл были уже уложены. Оставалось только назначить день отъезда. Максим решил ехать поездом. Надежда на то, что Дина объявится перед отъездом, с каждым днем уменьшалась. Неожиданно Максим получил от нее сообщение на автоответчик. Из него ничего нельзя было разобрать, голос был с помехами и скрипами, как будто со старой граммофонной пластинки. Казалось, что Дина звонила откуда-то с другой планеты. Максим понял лишь одну фразу, “хоть дедок и тряс костями на матрасе, но был вполне в сексуальном соку, и хотя этого сока последние капли оставались, но ведь мал золотник, да дорог”. Заканчивалось сообщение словами: “Жди меня, и я вернусь, только очень жди… сегодня же у Бабушкиного дома в шесть часов вечера после войны. В том смысле, что после свадьбы по тебе заскучала”.