Ранние сумерки

— Скучные взрослые разговоры? — Высокий не отставал. Ломион присмотрелся к нему — и понял, что он похож на Келегорма. Но немного. Издалека. Как бы на два шага от него отстоит.

— Они тоже ссорятся, и я не хочу стучать, — сказал он. — Кто ты?

— Тьелпе.

— Короткое какое имя.

— У меня мастерская здесь, ниже. Может быть, там тебе будет интереснее?

— Ты тоже мастер?

— И ты? — улыбнулся этот Тьелпе.

— Я учусь. А здесь негде. И гулять в лесу негде.

— Да, лес неблизко, — согласился он.

Вскоре Ломион обнаружил себя сидящим на столе в огромной мастерской, с бумагой и угольной палочкой в руках. Ему хотелось объяснить и показать что такое настоящий лес, а не здешние чахлые деревца и не сосны где-то там.

Тьелпе слушал и спрашивал обо всем. Ломион не то, чтобы готов был говорить об этом обо всем, и рассказать про лес ему казалось спокойнее всего. А Тьелпе успевал одновременно что-то чертить и рисовать за своим столом, и делать заметки в книге, целой книге с пустыми страницами.

Временами сердитые голоса и вспышки гнева долетали сквозь потолок. Тогда Ломион умолкал надолго. Но здесь молчать было лучше, чем в коридорах и на лестнице. Даже рядом с собакой. Тьелпе работал очень спокойно, и на него хотелось смотреть и молчать. Может быть, он узнает так что-нибудь полезное?

Вот только все хорошее всегда слишком скоро заканчивается. И Тьелпе вдруг обернулся, словно его позвали, и сказал:

— Отец возвращается. Останешься здесь, или пойдешь со мной?

Ломион пожал плечами. Почему его спрашивают? Но когда Тьелпе повернулся к двери — спрыгнул и двинулся за ним.

Хотелось увидеть, каков собой отец Тьелпе. Наверное, он приехал с лордом Куруфином, и можно будет на них обоих посмотреть...

Надо было в мастерской оставаться, подумал он потом, когда увидел того отца.

Лорд Куруфин был тоже красивый, как картина, нарисованная тушью, с такими черными волосами, как перья ворона. Он взбежал по лестнице, опередив всех слуг и воинов, и сразу выцепил взглядом Ломиона, словно высматривал, что изменилось в доме. И смотрел так, будто Ломион пришел из лесу, провалившись поочередно в болото и старую лисью нору, и не сменив одежду и не вымывшись, явился за стол, как был, в грязи и всякой дряни.

Он даже вслух ничего не сказал, только глазами сверкнул. А вот Тьелпе заговорил.

— Не тревожься, отец. Мы хорошо провели время в моей мастерской.

— Сын Эола — в твоей мастерской? — только и спросил Куруфин, а уже захотелось спрятаться Тьелпе за спину.

— Сын Арэльдэ, — Тьелпе говорил, словно не замечал сердитого взгляда.

Лорд Куруфин только хмыкнул и прошел мимо.

— Что-то он немного не в духе, — сказал Тьелпе. — Пойду пригляжу. Хочешь вернуться в мастерскую?

— Нет, — сказал Ломион. Сейчас ему хотелось только скрыться.

*

Тьелпе закрыл за собой дверь плотно. Мальчишка подслушает, конечно, если захочет. Хотя этот, пожалуй, и не захочет.

— Я уже знаю, — Куруфинвэ сказал это с явным удовольствием, садясь в кресло. — Встретил его на Химладе вчера, едущего к северу.

Они замолчали оба, и гневная Арэльдэ, и мрачный Тьелкормо. Впрочем, Тьелкормо, конечно, не удержался.

— И?

— Сказал, что его жена Арэдель и сын отправились к нам в гости, и он жаждет присоединиться. Я напомнил ему об ответе, который он дал восемнадцать лет назад, назвал его лжецом и похитителем женщин и приказал убираться с наших земель.

Арэльдэ вздохнула словно бы с облегчением — и нахмурилась тут же.

— Повода сделать большее Эол, увы, мне не дал, — Куруфин хотел налить вина, но кувшин оказался пуст. — Будешь ли ты говорить о любви, Арэльдэ?

— Я уже выслушал, — бросил Тьелкормо. — Будет. Но она здесь, а не с этим лжецом.

— Турко!

— Он лгал ей с самого начала, он постоянно винил ее родных при ней, и он угрожал ей недавно. Это если коротко. Мало что задевало меня так все последние годы, как слова Арэльдэ о любви к этому Темному!

— Не ты ли столько твердил, что любовь это свобода? — немедленно вспыхнула та.

— Могла распорядиться этой свободой получше!

— Я не спрашивала твоего разрешения! То-то не спешишь ею распоряжаться!

Куруфин поднял руки, жестом успокаивая обоих.

— Довольно, довольно. Прикажите лучше нести ещё вина.

— Сейчас принесут, — Тьелпе тоже сел, наконец.

— Каким ты нашел его сына? – «Раз уж провел с ним столько времени», подумал следом Куруфин, только вслух говорить все же не стал.

— Слишком осторожный. Слишком сдержанный. Слишком закрытый для своих лет, — сказал Тьелпе. — Там были другие дети?

— Нет, у слуг маленьких детей не было... При мне, — добавила Арэльдэ.

— Лишняя забота, — Куруфин обменялся взглядом с Тьелкормо.

— Моя! Или вам жаль для него хлеба, лорды Аглона?!

Тьелкормо вскинул голову, но Куруфин снова жестом его успокоил.

— Хватит злиться. Ты не можешь заставить нас его любить, как тебя, Арэльдэ.

Она оперлась на стол и подалась вперёд.

— Но он со мной, нравится вам это или нет.

— У этого будут последствия... — Куруфин помолчал, пережидая, пока слуги расставят на столе полные кувшины вина, а ещё мясо и хлеб. — Благодарю, Тьелпе.

— Эол может поехать напрямую к Тингола с жалобой на похищение сына! — Тьелкормо снова вскочил и прошёлся по гостиной.

— Мы ответим жалобой на похищение дочери Верховного короля нолдор и на ложь нашим посланцам, — Куруфин улыбнулся коротко. — Сами по себе жалобы — глупость. Но досадно, что у Тингола будет повод вновь обвинить нас. Именно нас, сыновей Феанора.

— Наши синдар доверяют нам! — вспыхнул Тьелкормо.

— И все же слово Тингола весит много для синдар и лайквэнди, что расселяются по этим землям.

— Это мы их защита, а не Тингол! — отрезал Тьелкормо.

— Ты предлагаешь мне!.. — Арэльдэ тоже гневно вскочила.

— Подумать о том, чтобы оставить Эолу сына. И быть свободной.

— Нет, — Тьелпе сказал это прежде, чем взбешенная Арэльдэ подыскала слова.

В него впились глазами все трое. — Разве вы не услышали меня?

— Что именно? — Куруфин сдвинул брови.

— Он напуган и закрыт. Такими были младшие дети, перевезенные на кораблях. Кто пережил шторм, пожар, первые битвы, кто терял родных или боялся потерять. Но ведь он не пережил ни битв, ни штормов! Я не верю своим ушам, отец, что ты предлагаешь... Должно ли дитя из рода Финвэ расти в страхе?

Арэльдэ замерла, как статуя, ее глаза потемнели.

Куруфин молчал.

— Я вижу в нем лишь отражение Эола, — сказал он, наконец.

— Поглядев один раз? — спросил Тьелпе.

Не вытерпев, Арэльдэ вышла вон, хлопнув дверью, прошелестели снаружи ее шаги в сторону гостевых покоев.

— Турко, — Куруфин отпил, наконец, вина и придвинул к себе блюдо с нарезанным мясом. Обтер руки влажной салфеткой. — Расскажи подробнее.

— Мне жаль, что ты не убил его, — сказал Тьелкормо тихо и зло. — А ещё мне кажется, что она ослепла.

— Это твои слова. А ее?

Тьелпе налил себе вина покрепче. Ничего хорошего он сейчас не услышит.

*

Ломион вовсе запутался в днях и ночах. Заснул вечером от досады, и проснулся уже ночью. Нашел маму, дремлющую в одежде, на кресле перед светящимся камнем, и удивился.

— Ты и здесь грустишь, — сказал он ей.

— Я злюсь. Мои братья... Удивительные дураки. Даже самый умный.

— Я им не нравлюсь, — признал Ломион вслух.

— Вот я и говорю — глупцы.

Он забрался с коленями в кресло напротив. Взял камень, осмотрел, прислушался. Свет пел в нем тихонько, и эта песня не иссякнет ещё долго... Мама рассказывала о таких, называла их «феаноровы лампы». Значит, их делал отец этих двоих.

— Вы поедете на охоту?

— Я подумаю завтра, — сказала она.

— А если отец приедет, что ему сказать?

— Его сюда не пустят, пока я не решу, что делать.

— А что ты хочешь?

— Подумать, — сказала она. И думала, и думала, сидя над лампой, пока у него не заслезились глаза от этого света. Под его пение виделись яркий день и несущаяся навстречу земля...