Звезда на излом

Молчание. Феанаро все так же смотрит сверху в ледяном негодовании.

— Мой старший сын — клятвопреступник? — произносит он задумчиво и презрительно. Руссандол чувствует себя маленьким и слабым перед ним, как провинившийся ребенок. Несколько мгновений. А потом смеётся невесело, потому что ребенок остался очень далеко и давно. Он намного старше отца, говорит себе Руссандол. На целый Тангородрим. На все сражения Белерианда. На множество поражений, которые пережил.

Кажется, Феанаро и не так высок уже.

— А мой отец — злобный глупец, возненавидевший весь мир вместо одного Моргота! Мы шли мстить Бауглиру за Финвэ! За тебя! Твоя же Клятва направлена не против Моргота, а против всего мира!! Ты был безумен, и мы обезумели вместе с тобой, когда повторили Клятву!! Что сделалось с тобой?!

— Ты трус, — гулко сказал Феанаро. И Майтимо снова засмеялся, чувствуя, как кровь сочится из треснувших губ.

— Знаешь, Макалаурэ однажды сказал — выполним мы Клятву или нет, дорога нам теперь во тьму. Она идёт за нами, как тот охотник по следу людей. Этого ли ты хотел, отец? Этого хотел для нас всех?

Холм под их ногами вздрагивает и колышется, как палуба. Жар из трещины и холод, исходящий от отца, попеременно окатывают Руссандола, обжигают при этом — оба.

— Ты этого хотел!? — кричит он снова, понимая, что ответа не будет никогда.

Что ж... Проживет и без него. Он выживал со многими ранами, выживет и с этой.

Но ответ приходит, хотя он перестает ждать и делает шаг назад. Раздается треск. По безупречному лицу отца бегут трещины, словно по расписной фарфоровой маске, и сердце Руссандола замирает. Вот отламывается и падает один кусок, другой, разбиваясь с отдаленным грохотом... Маска величия и презрения осыпается, все больше и больше открывая другое лицо, покрытое следами ожогов и искаженное от живой смущенной злости, а не величественного и мертвенного гнева.

— Я не знаю!!! — Кричит в бешенстве Куруфинвэ, таращась сквозь него, сжимая кулаки и делая шаг вниз, подходя к самой трещине, которая здесь — меньше шага шириной. Его голос отдается эхом, словно доносится из невообразимой дали.

Сердце Майтимо тоже сжимается от злости.

Он делает два шага к отцу, наступая на край разлома — и со всей любовью и бешенством с размаху впечатывает ему в челюсть кулак.

Левый.

====== часть 4.3. Мандос. Эхо и след ======

— Хуан! Где же ты?

Пустые повороты тянутся бесконечно, выступит из солнечного тумана то фонтан, то лестница, скала откроется за деревьями…

— Ты бросил меня? — иногда спрашивает обиженно мальчик, особенно когда долго карабкается по ступеням туда, где померещился цокот когтей по камню или мелькнувший хвост. Но ответа нет, значит, может быть и не бросил. И он снова ищет и зовёт, не удивляясь пустоте города или городов, то открытых всем ветрам, то уходящих в глубину пещер.

Иногда он находит свою комнату. Это бывает темный закуток без окон в неуютной грубой башне, забросанный шкурами волков, комната среди пещер, или наоборот, большая светлая палата с камином, застеленная коврами из отлично выделанных шкур оленей и диких кошек, где окно выходит на такой горный простор, что выглянуть страшно.

Тогда Турко залезает на кровать или лежанку, кутается в шкуры для тепла и бросается в сон, немного надеясь, что проснется и увидит рядом с постелью Хуана, а может быть и братьев. Но хотя бы Хуана, тогда вместе они найдут всех-всех. Курво. Братьев. Отца. Дядьев. Черноволосую девочку в синем платье и черном плаще. Двух похожих на нее мальчишек в зимнем лесу. Всех…

Во сне девочка в синем платье убегает босая в самую темноту и не хочет его ждать. С ней идёт Хуан, и значит, все должно быть хорошо, но Хуан теряется, и девочка тоже. Она — насовсем. А Хуан ещё нет.

Если спать слишком долго, то снится отец, сражающийся со злобными живыми огнями, и потом отец повторяет что-то и превращается в пепел. А ещё снится мальчишка, уводящий девочку за собой в глухую тьму, зимний лес и стылая река, и в груди начинает болеть снова, и рука жжется сильнее обычного.

Обычно здесь он просыпается, не желая дальше смотреть эти сны. Каждый раз его надежды не сбываются, и Хуана рядом нет. Каждый раз он выбирается из-под теплых одеял и идёт его искать снова.

Ещё иногда в пустых коридорах и на солнечных улицах он встречает призраков. Турко их избегает, потому что призраки пытаются его задержать, а нужно спешить, вдруг с Хуаном что-то случилось без него? Ведь иначе Хуан сам нашел бы его!

Когда он об этом думает, становится страшно и холодно. На Хуана мог напасть волк, думает он. Огромный черный волк, размером ещё больше него. Он точно где-то был. Хуан сильный, он может справиться с ним, но вдруг нет? Вдруг он погибнет там один?

Когда Турко думает про волка, вокруг темнеет и дует холодный зимний ветер, вода фонтана схватывается льдом, иней ложится на стены пещер. Если придется справляться с волком без Хуана, будет очень тяжело, ведь оружия нет нигде в этом городе…

Потому он возвращается мыслями к Хуану, к поискам и к укромным местам, где он может прятаться. Обычно при таких мыслях вокруг теплеет и светлеет. Источника он не видит, но свет этот очень радостный, особенно там, где фонтан, украшенный зверями.

Когда он набредает на это место, всегда вспоминает, как увидел здесь Хуана в первый раз. Какой он был неуклюжий щенок, и какой все равно большой, двумя руками с трудом удержать. Обычно здесь солнечно, Турко отогревается после мыслей о волке, забывает о нем и думает, как они с Хуаном пойдут искать братьев… Или грустную девочку. Или тех близнецов из зимнего леса.

Мы всех найдем, обычно думает он здесь, собираясь с силами, чтобы начать сначала.

Иногда вспоминает, что приходит сюда уже который раз, мимолётно удивляется — и уходит дальше. Порой — долго сидит, болтая в воде обожжённой рукой, и она почти перестает болеть, только чешется. Где обжёгся, Турко тоже не помнит.

Если перестать болтать в воде рукой, можно увидеть свое отражение. С короткими волосами, чтобы не мучиться с гребнем. С недлинной косой, куда он вплетал перья от первых добытых птиц. С длинной гривой, перехваченной ремнем в двух местах, чтобы не мешала учиться владеть мечом. С побледневшей косой, натуго переплетенной с ремнем, чтобы не мешала в драке…

Ожог мешал бы ему драться.

До этого или после он потерял Хуана?

Возвращаясь к фонтану снова и снова, он видел себя в воде… Слишком разным.

Я обыскал весь город, думал Турко раз за разом. Хуана здесь нет. Нужно идти куда-то дальше, чтобы его отыскать.

Выйти из города. Который он обыскивал весь, все его закоулки и тайники. У которого нет ворот.

Снова ему чудилось, что мысли повторяются, словно здесь у фонтана они приходили уже много раз…

Когда ему вдруг почудилось, что он с любопытством заглядывает в эту воду в тысячный с лишним раз, Турко перестал думать и прыгнул в фонтан.

Дна здесь не было.

Он очень надеялся, что делает это в первый раз.

Вода темнела, наливаясь холодом и набирая течение медленно. Можно ещё было выплыть.

Перевернувшись, Турко ушел в глубину, позволив холодному течению нести себя.

В городе не было Хуана. И вовсе никого. Он не будет жалеть, даже если снова станет холодно…

Течение меняется, бросая его из стороны в сторону, хлещет его зимним холодом.

«Элуред!» — вспыхивает в памяти. Кто-то, может быть, он сам, кричит в ледяном потоке, отчаянно пытаясь дотянуться. — «Элуред!»

«Я Элурин…» — сказал кто-то в ответ очень-очень далеко.

Падает метель.

Рушатся стены пустого города.

Тьелкормо снова бежит через зимний лес навстречу мокрому снегу, втягивая воздух, как пёс, выискивая запах крови рода Лутиэн. Где-то впереди — два потерявшихся щенка…

Полотно его памяти отворачивает край, и с размаху хлещет им по бегущему — всей тяжестью разгромленного Дориата и грызущего сердце зверя. Тьелкормо падает в мокрый снег с размаху. Встаёт, шатаясь, и снова делает шаг. С его рук капает кровь, прожигая в мокром снегу дыры.