Страница 31 из 70
Но их ждали. Одна из тех самых стен склада, обугленная слева, колыхалась у остатков причала, окружённая пустыми бочками. Два десятка живых на ней — те, кто шел впереди и раненые, которых они тащили — сердито закричали и замахали руками.
— Где Нэньо, где ты его потерял? — крикнул кто-то из иатрим.
— Быстро на плот! — просипел Эгалмот.
— О, лорд, ты живой, — рассеянно ляпнул Карнетьяро. — Не могу. Там ещё пятеро отступают по улице, этот бешеный с луком их прикрывает. Нужны стрелы и пару вёдер воды. Чтобы они не зажарились там совсем.
На этих словах он вошёл в воду, окунулся с головой. Выпрыгнул обратно с воплем, потому что после пламени улиц вода Сириона показалась зверски холодной, как из проруби.
— Вот же головой поплыл, — заметил один из атани. Выпрыгнул с плота и протянул нолдо кожаное ведро-мешок. Второе, деревянную бадейку с верёвочной ручкой, мирно плававшую у берега, тот приметил сам. Колчан стрел ему протянул фалатрим со свежим ожогом поперек лба и с подпаленными волосами. Колчан был дориатский.
Накинув ремень колчана на шею и зачерпнув воды обеими руками, Карнетьяро бегом бросился обратно в дрожащую от жара улицу.
Теперь и ему стало видно, что отступающих именно пятеро. Они идут, шатаясь, замотавшись в плащи с головой. И особо злобные орки даже в этой огненной трубе пытаются их догнать...
Донёсся звук тетивы Нэньо, один орк упал.
— Снимай, — велел Карнетьяро, подбежав.
Синда плеснул себе в лицо и на голову из ведра, стащил колчан с шеи нолдо. А затем Карнетьяро очертя голову бросился со своими ведрами вверх по улице.
— Дубина ты упертая! — сипло припечатал сзади Неньо и снова спустил тетиву.
Жар здесь стоял такой — невозможно было понять, как те пятеро, сухие, все ещё идут. Одежда их дымилась.
Один упал как раз, когда Карнетьяро подбежал к ним, задержав дыхание, и выплеснул одно ведро на всех сразу, не глядя. До того они молчали, а вот от воды кто-то коротко охнул. Полведра нолдо вылил на упавшего.
Теперь стало видно, что четверо тащили пятого, изрубленного и утыканного стрелами, хотя сами едва стояли на ногах. Немного воды нолдо вылил особо на пятого, остаток снова расплескал на всех.
И взвалил упавшего на себя. Лишь бы ведра не потерять.
Вдохнул — горло обожгло. Дышать было почти нечем... Только дунул навстречу ветер от гавани, зовя к себе.
— Я быстро! — выкрикнул Карнетьяро, устремляясь к воде.
Бегом, бегом, бегом... Вода испаряется с одежды, а лицо жжет уже едва терпимо, и он шипит от боли, только прибавляя шаг, а воин на его спине тихо стонет сквозь зубы...
Сразу за маяком раненого подхватили другие руки, понесли к воде, а вверх по улице кинулся ещё кто-то с ведрами. Окунувшись с головой и зачерпнув ещё воды, Карнетьяро помчался в жару второй раз.
Нэньо так и стоял, будто прибитый, у стены маяка, только новый колчан был уже полупустым. Тетива его звенела равномерно, как на учебных стрельбах.
Ещё два ведра вылито на последних беглецов. Вместе с нежданным помощником Карнетьяро подхватил того пятого, которого тащили. Он рослый, этот раненый, выше их всех, только лицо его, даже когда сорвали паленый плащ, неразличимо под коркой крови и ожогов, да и доспех залит кровью, скрывая все нашивки и знаки.
Навстречу бегут ещё двое с вёдрами... И где только взяли разом столько вёдер? Хорошо готовились к пожарам жители Сириомбара!
Да жив ли он вовсе, этот высокий нолдо, которого спасали из последних сил? А, неважно, все потом.
Тело Карнетьяро очень не хочет в огненную трубу улицы в третий раз. Лицо пылает болью, глаза слезятся отчаянно, на ладони в рваных перчатках самому смотреть боязно. Но тем, в жаропляске, ещё хуже, и он несет третью пару вёдер.
Навстречу уже тащат двоих. Третьего тянет Нэньо, подгоняя четвертого нешуточными пинками и атанийскими словами, в воздухе так и висят «драуги драные», «сожри тебя дракон», «паленое балрожье отродье» и прочие нежности. Так что Карнетьяро хватает этого последнего, взваливает на спину и скорым шагом бежит к воде, бросив через плечо для синда:
— А я думал, вы ругаться не умеете.
Голос стал сиплый, каркающий.
— От вас набрались! — хрипит синда в ответ.
А ведь эти, последние, небось и слова сказать не могут, жаром надышавшись...
Последнего нолдо окунает в воду сам. Брызгает в багровое лицо. По доспеху понимает, что перед ним гондолинец. Впрочем, какая разница…
Разница лишь в том, что на плоту теперь, когда уложили раненых, места почти не осталось. Целителей здесь тоже нет, но для начала и опыта старших хватит: кто-то уже осматривает раны высокого, прикидывая, как извлечь стрелы. Остальные спасённые хрипят и стонут, не в силах выговорить ни слова, только жадно воздух хватают.
Высокого... Высокого?
Карнетьяро закатывается диким хриплым смехом, который превращается в слезы всего через несколько мгновений. Он машет руками сидящим на плоту — мол, отплывайте!
И тогда один хадоринг с паленой бородой, пошатываясь, встаёт, подходит по колено в воде к нолдо — и с размаху выдает ему в ухо, так, чтобы зазвенело в голове и потемнело в глазах. А потом затаскивает сумасброда на край плота и сам отталкивает, наконец, плот от берега.
Всего три десятка шагов тот проплыл — и плот подхватило и потащило прочь мощное течение Сириона.
Звон в ухе утих, головокружение ушло, Карнетьяро понял, что бездумно смотрит в пламя, вздымающееся над гаванью и надо всем сердцем города, закручиваясь в огненный столб. И слышит доносящиеся издалека вопли, которые издает уж точно не горло эльда или человека.
В городе вопили и визжали попавшие в огненную ловушку орки.
Места и вправду было совсем мало, но падать в воду все же никто не собирался. Только Нэньо протиснулся к нему и бросил верёвку, а второй ее конец привязал к ближнему бревну.
Умное слово — предосторожность...
— Ты иатрим, — пробормотал нолдо, распухшие губы шевелились с трудом. — Я тебя даже не знаю.
— Знаешь, — сказал Нэньо, сел рядом. — Я долг отдал, дурень.
И синда отхватил ножом обгоревший кусок своей белесой косы. Бросил ее в воду...
Карнетьяро уткнулся лицом в колени, втянул запах паленой ткани и металла — и снова заплакал, уже беззвучно.
Слезы тоже очень жглись.
*
Майтимо вновь смотрел в лицо отца, снизу вверх, словно в детстве. Что тот делает здесь, на ступенях у вершины холма горящего Сириомбара?
Как же все болит... Он через силу выпрямился под взглядом Феанаро.
Холм под ногами вздрогнул, трещина рассекла лестницу, холм, дома, разделила всех стоящих, пройдя в паре шагов впереди Руссандола. Дохнула жаром.
— Что ты наделал? — Отец шагнул вниз, его глаза пылали холодом, взгляд пронизывал до костей, словно Руссандол стоял на ледяном клыке Хелкараксэ.
Позади отца встали Средние, все трое, и Второй Рыжий, неподвижные, словно статуи самих себя.
— Ты давал Клятву преследовать всякого, кто протянет руку к Сильмарилю!
— ...Без нашего дозволения. Я помню, — Руссандол усмехнулся. — Да, я насмерть встал на пути Моргота, протянувшего вновь руку к Сильмарилю.
— Ты помнишь, ни долг, ни жалость, ни любовь не должны помешать тебе! Или ты позволил глупым чувствам отвратить тебя от цели?
Голос отца гремел северным штормовым морем. Руссандол смотрел снизу вверх, чувствуя только усталость. И немного — что-то теплое и невеселое, вроде жалости.
Благоговение, обожание, восторг... Они остались очень далеко. Они горели вместе с кораблями в Лосгаре, истекали кровью в сражениях, исходили вместе со стыдом и злобой в Дориате, источались в боли, в борьбе годами за глоток воздуха, в размышлениях и трудах сбережения оставшегося от разгрома. И однажды расточились до основания.
Майтимо был пуст и гулок внутри. Где-то в той пустоте, очень глубоко, трепыхалось неровно сердце.
— Ты забыл ещё одно слово, отец. Совесть. Ты забыл его — и твой Сильмариль с не твоим светом, за который я пролил столько крови врагов и сородичей, отверг меня.