Страница 33 из 70
Где-то впереди два потерявшихся щенка. Или уже только один… Через метель и ветер он упрямо ломится вперёд, на эхо далёкого голоса.
Запинается. Влетает головой в мокрый снег, грязь, корни. Снова встаёт, едва рассеиваются искры в глазах. Впереди будет река. Он бежит снова, шатаясь и едва разбирая дорогу. Падает и поднимается бессчётное число раз. Ничего, кроме этого голоса, для него не существует. Даже он сам. И однажды метель расступается.
Здесь нет зимы.
Здесь река несёт челноки и лодочки у себя на ладонях, и лица людей в лодках обращены вперёд — с надеждой, страхом или усталым, терпеливым ожиданием. Почти у всех. Вода в реке отливает льдом и свинцом.
— Я сын двух смертных, а не только сын трёх народов, — говорит Диор, поседевший и усталый. Он стоит в лодке так, как стоял бы на земле, расставив ноги, его одежды и борода опалены. В Дориате этой бороды не было. — Прости меня, Нимлот. Я был молод и жесток. Но я не знал, что у нас будет так мало времени… Наши дети уже выросли…
Свет пляшет на кромке воды, очерчивая совсем юную эльдэ, слезы блестят на ее щеках.
— А вдруг ты снова сможешь кого-то полюбить?
Из лодки Диор протягивает руку, стараясь коснуться ее руки.
— Глупый, — отвечает она. — Meldo, глупый.
И река уносит Диора прочь.
Другую лодку несёт свинцовая вода, из нее поднимается младший детёныш рода Лутиэн. Улыбается невесело. У него прорвана одежда на груди, словно пронзенная огромными когтями.
Тьелкормо, не отрывая от него взгляда, входит в воду, и леденящий холод впивается в его ноги.
В одни мгновения Элурин в лодке кажется ребенком, в другие — взрослым…
— Мама, — шепчет он. — Не бойся. Ты не будешь одна. Я это знаю.
Но юная эльдэ смотрит только вслед мужу, и лодку Элурина увлекает за собой мертвая вода. Тьелкормо, одолевая ее хватку, вступает навстречу ей глубже в реку. По пояс.
— Элурин… — говорит он через силу.
Водоросли намертво оплетают его ноги, каменеющие от мертвенного холода реки.
Элурин оборачивается. Изумление, гнев, боль сменяют друг друга на его лице.
— Ты?! — кричит он, и лодка его качается так, что едва не черпает бортом воду.
Никто из плывущих здесь людей не слышит его.
— Зачем? — Элурин почти свешивается за борт. — Зачем, Турко? Зачем пришел за нами?
Губы уже едва шевелятся, как на ледяном ветру.
— Я сволочь, — с трудом выговаривает Тьелкормо. — Я просто хотел, чтобы вы жили. Со мной… или без меня.
Элурин вздрагивает, распахивая глаза. Вода несёт его мимо… Он протягивает руку, на мгновение дотягиваясь до ледяной ладони Тьелкормо и становясь шестилетним Рино.
— Элуред жив, — шепчет он. — У меня дети…
И течение насовсем увлекает прочь старшего щенка рода Лутиэн. Туда, где вдалеке шумит перекат, и туман заслонил течение реки.
А другие лодки все также идут мимо, неся десятки воинов атани в опаленных, изрубленных доспехах.
Закрыв глаза, Тьелкормо рванулся вперёд, за ним, не думая больше ни о чем… Чья-то рука ухватила его за шиворот и выволокла на берег, как сам Тьелкормо тащил бы увязшего в болоте пса.
— Велик соблазн спросить, не спятил ли ты, — заметил этот кто-то.
— Ты уже спросил, — Тьелкормо чувствовал под лопатками скалу, и она казалась нагретой после немыслимого холода реки. — Может быть. Не думал об этом.
Над ним сидел… человек? Седой, но ещё не слишком старый, в длинной серой накидке.
— Перемена судьбы не улучшила бы ничего, даже будь она возможна, — заметил он.
— Хуан здесь? — Вырвалось у Феанариона.
— Ты цел даже без него.
— Тебя трудно узнать, — сказал Тьелкормо после молчания.
— Если я выгляжу бОльшим, чем человек, люди нередко пугаются либо ведут себя подобострастно. Мне сложно понять, почему.
— Потому что выглядящий большим, чем человек или эльда, наверняка служит Морготу. Вряд ли я первый это говорю тебе.
— Не первый, и вероятно, такова действительность. Я рад, что ты очнулся сам, Тьелкормо.
— Не совсем, — он не чувствовал себя призраком сейчас, и был рад. Скала под его спиной твердела настоящим камнем, остатки холода в теле помогали радоваться теплу.
— Они меняют мир. Они меняют нас. Даже здесь.
— Хуан здесь? — повторил вопрос Тьелкормо. — Или уже нет?
— Я не могу обещать, что он будет рад тебе, — Намо очень по-человечески пожал плечами.
— Я искал его… Непрерывно.
— Сперва пришлось найти самого себя.
— Меня это не радует, — вытолкнул Тьелкормо сквозь зубы.
Насколько именно он не радовал себя, даже сказать было трудно, подобрать не бранные слова вышло бы сложнее, чем найти одну нужную белку в целом Оссирианде.
— Меня радует, — сказал Намо просто.
Тьелкормо представил, как выглядела его беготня по кругу со стороны, и от ругани все же не удержался.
— Почему ты решил, что я должен смеяться над тобой? — спросил Намо с неподдельным удивлением.
— У тебя нет причин нас любить, — фыркнул Тьелкормо.
— У меня нет причин вас не любить, — Намо покачал головой.
Тьелкормо нетерпеливо поднялся. Мир был плотным, настоящим, но замкнутым. Светящееся вечерним светом небо без солнца; лес и скалы, замыкающие пространство…
— Я могу назвать не меньше трех.
— Это беды, а не причины.
— Если судья Намо не примется судить меня прямо сейчас, — сказал Тьелкормо, — и не прикует за руку к ближней скале, я отправляюсь искать Хуана. Будет он мне рад или нет, пусть скажет сам.
— Невежа ты, Тьелкормо. Сравнение с Мэлко я вряд ли заслужил.
— У меня не выходит быть благодарным за вытаскивание из реки. Оставил бы лучше там торчать статуей.
— Я не желаю тебе такого. И ни один из тех, кто любит и ждёт тебя, не пожелают.
Много ли таких, чуть не сказал Тьелкормо.
Да какая разница, чуть не сказал он.
Да тебе-то что, чуть не сказал он.
Промолчал.
Отвернулся и пустился прочь почти бегом.
Осязаемый мир расплывался с каждым шагом, словно Намо утверждал его вокруг себя, и теперь Тьелкормо покинул этот круг. Три шага, пять, десять… И вот он скользит в переплетении сумрачных залов и светотеней.
Как искать здесь дорогу? Здесь, где нет ни следа, ни запаха? Есть только память, смутные очертания себя и…
Память.
Все, кто есть, всё, что есть. Он не думает об отце, он не думает о Курво, это еще слишком больно. Он думает о том, кто шел рядом почти всю его жизнь, и даже после своей смерти. Кого взял на руки мохнатым колобком. Того, кто ушел и не обернулся, пока не пришел срок сразиться за его душу…
Он не блуждал больше, он шел по этой памяти, как по прямому лучу. Очень далеко. Через дальние закоулки, где скрывались какие-то авари и нандор, похожие на больных зверят. Туда, куда забилась тусклая одинокая душа, свернувшись клубком.
— Хуан, — сказал он шепотом, и от этого звука мир вокруг немного уплотнился, сделавшись похожим на уголок леса и на пещеру в корнях каменного дерева. Вроде той, где прятались близнецы, только побольше.
— Если ты не хочешь меня больше знать, скажи мне это. Если это не так — вернись ко мне.
Он сел у корней дерева, прижался спиной к жесткой коре, опустил руку.
— Я полная сволочь, Хуан, но я прошу тебя. Вернись. Даже память о тебе меня спасала, дубину. Я… Очень долго тебя искал. Раньше, чем братьев и сестру.
Очень-очень долго было тихо. А потом темный нос и длинная светлая морда медленно появилась из-под корней.
Так выглядят смертельно исхудавшие собаки, у которых уже нет сил вставать. Те, что умирают от истощения и тоски. Просто здесь силы подняться ещё были.
Ты справился с тем волком, сказал Хуан. Ты целый. Это хорошо. Я не нужен. Я уже ушел. Все ушли. Насовсем.
Дурень, сказал Тьелкормо, очень стараясь не заплакать, и сгреб Хуана в охапку. Как ты мне нужен, глупый дурак…
Светящийся черный нос обнюхал его недоверчиво.
Я сам ушел, два раза, напомнил он. Знаешь, почему.
А я сам пришел, сказал Тьелкормо. Один раз пока. Надо второй? Приду второй.