Безвременник

– О чём?

– Ну да, спал…

– Спал.

– Никандр выступил по телевидению, – Ананий принялся покусывать дужку очков, которые держал в руках. – Отрёкся от звания Пастыря.

– Что?! – Филипп встряхнул головой. – Отрёкся? Не понял…

– Здоровье. У него почки давно ни к чёрту. Теперь ещё и сердце…

– Всё равно странно.

– Ладно, – недовольно отмахнулся Ананийу, – об этом позже. Сейчас другое.

Ты, Розенберг, будешь выпускать на свободу Марка Рубина. Понятно?

– Не совсем.

– Это решено с Елицем.

– С Елицем? Ах, да с Елицем… – усмехнулся Филипп и осёкся: лицо Анания сделалось каменным. – А зачем выпускать?

– Сейчас объясню, – с оттенком угрозы произнёс куратор. Он явно был задет и ещё не определил, как наилучшим образом прореагировать на бестактность подчинённого. – Главное, не спи, Филипп! – Голос его стал резким и настойчивым. – Не спи! Соберись и внимай.

Когда получивший необходимые инструкции Филипп Розенберг удалился, Ананий не сдвинулся с места, уставился на только что закрывшуюся дверь. Намёк, сделанный сыном покойного Саймона, порядком вывел его из себя. Он вдруг ясно понял то, что прежде лишь смутно проступало из подсознания. Показалось, будто посторонним неожиданно стала известна хранимая им тайна, и сделался он беспомощным и уязвимым.

Знали бы чиновники из администрации Яффского университета, кем через неполные три десятка лет станет исключаемый ими за участие в студенческих волнениях третьекурсник факультета юриспруденции Ананий, который и в бунтовщики-то затесался совершенно случайно. Но даром предвидения отцы-преподаватели не обладали, и судьба будущего куратора КОС была решена.

Позже, работая в небольшой типографии, более от обиды, нежели в силу убеждений, примкнул он к Движению Фотия. И неожиданно для себя стал со временем играть в нём заметную роль. Отвергнутый обществом сытых, здесь, в обществе бедных, обрёл он признание и авторитет.

Когда в Финикии решали, кто займёт в создаваемом Конгрессе место Рубина, за Анания проголосовали единодушно. А вскоре быстро растущая община стала нуждаться в особой группе людей, которая была названа Когортой общинного спокойствия. И Анания назначили её куратором.

Он сумел поставить дело – отбирал людей, посылал учиться. Ни одному из планов уничтожения общины, коих немало разрабатывалось в Иудее, не суждено было осуществиться. Система, Ананием выпестованная, сбоев не давала. Теперь, через двадцать лет, ему не было стыдно за результаты своей работы. В том, что община не только устояла, но окрепла и усилила своё влияние, заслуга его была немалой.

В Конгрессе Анания уважали, а некоторые и побаивались. С ним всегда советовался Никандр, который через каждые пять лет регулярно переизбирался Пастырем, старался сблизиться и Елиц.

С ним, с Елицем, история вышла необычайная. Через год после основания общины, он, известный лидер молодых иудейских штурмовиков, неожиданно объявился в Финикии и предстал перед Конгрессом. Просьба его повергла всех в глубокое изумление. Елиц, ярый враг Движения, умолял простить его, уверял, что осознал правоту Фотия и готов все силы свои отдать на его дело.

Настороженно встречено было покаяние Елица, иные не скрывали враждебности, кто-то предложил перебежчика попросту удавить. И неизвестно, чем бы всё кончилось, не вмешайся вовремя Ананий. Смекнул проницательный куратор, что немало пользы сможет принести этот молодой, энергичный и перспективный иудей. Сумел настоять на своём. И не ошибся.

Уже вскоре Елиц заставил говорить о себе с уважением. Удивляли его работоспособность, редкий талант организатора, железная воля. А через одиннадцать лет Елиц, к тому времени создавший за границей несколько дочерних общин, был избран в Конгресс. Ананий внимательно присматривался к набирающему силу управленца Елицу. Не сомневался – в отличие от многих членов Конгресса предан тот делу Фотия до фанатизма. Да что там предан – явно видит здесь особое своё предназначение и рвётся к власти.

Вот при этой-то мысли неизменно начинал куратор КОС Ананий испытывать изрядное беспокойство. Понимал: хороши такие люди, как Елиц, лишь до определённого предела. Понимал. Но ничего не предпринял. И вот теперь сомнений нет – станет Елиц, а не он Пастырем.

«Но почему так неожиданно, не предупредив, ушёл Никандр? – подумал Ананий. – Станет Елиц Пастырем. А ведь я его боюсь», – заключил вдруг.

6

Снова заскрежетала отпираемая дверь. Марк, вздрогнув, сел на кровати. В камеру с облезлым стулом в руках вошёл Филипп. Поставил стул (спинкой вперёд) у противоположной кровати стены, оседлал и, положив на спинку руки, уставился на заключённого.

– Видок, однако, у тебя не ахти, – констатировал он. – Но ничего. – Филипп повернулся к стоящему в дверях охраннику. – Давай его в караулку, пусть приведёт себя в стоящий вид. Только быстро. Ты не против, сын Урии? Одежду я тебе привёз. Вперёд!

Марк воздержался от вопросов и не стал мешкать, тотчас же вскочил с кровати.

Филипп остался в камере один. Его клонило в сон. Две двойные порции кофе слегка взбодрили, но ненадолго. Голова трещала. Он зевнул. Когда через полчаса экипированный по последней моде Марк снова очутился в камере, Филипп спал, уронив голову на руки. Караульный осторожно тронул его за плечо.

– А? – Филипп сразу проснулся. – Всё? Хорошо, ребята, оставьте нас, я позову.

Он протёр глаза. Марк оперся плечом о стену.

– Тебя решено отпустить, – сказал Филипп. – Не настораживайся. Не просто так, конечно. Контракт заключим. Да? Взгляд что такой тупой? Слышишь меня?

– Слышу, – пробормотал Марк.

– Ну слушай дальше. До истечения названного тобой срока осталось два дня. Через сорок минут – самолёт на Александрию. Я тебя провожаю – ты летишь. Устраивает? А вот на-ка, подпиши теперь это, – Филипп протянул Марку сложенную вчетверо бумагу. Тот подошёл, с нарочито равнодушным видом взял её, небрежно развернул.

– Никаких оговорок, – продолжая зевать, предупредил Филипп. – Ты помогаешь нам – мы помогаем тебе. Согласен, что ли?

Марка так и подмывало крикнуть: «Да!». Он уже и представить себе не мог, что останется в этом сыром каменном мешке хотя бы ещё на день. Нет, он не верил этому потускневшему, при всей видимой развязности чем-то явно подавленному общиннику. Не верил, всеми силами пытался выискать подвох, но рука сама, помимо воли, потянулась за предложенной Розенбергом авторучкой.

Минуло два месяца. Люди Анания, занимающиеся делом Рубина, не продвинулись вперёд ни на шаг. Ничего не было слышно о письме Фотия. Как в воду канул Марк.

Однажды возвращавшийся с очередного совещания куратор КОС Ананий обнаружил у себя в приёмной Никандра. Одетый в дорогой модный костюм, тот своим видом удивил его: выглядел свежим и собранным. Да и увидеть его в роли смиренно ждущего посетителя было столь непривычно, что Ананию стало немного не по себе. Никандр понял это.

– Найдёшь для меня несколько минут? – поднявшись, спросил он холодно.

– Конечно, – Ананий пропустил его вперёд.

Едва куратор захлопнул за собой дверь, Никандр резко повернулся к нему.

– Ответь, всё это было задумано, чтобы убрать меня?

Ананий застыл на месте, всё ещё держась за ручку двери. Никандр тоже остановился и отрезал ему путь вглубь кабинета. Так что весь их краткий диалог состоялся у двери.

– Что ты? Ты думаешь, что я… – куратор запнулся, не в силах подобрать нужные слова. Губы у него дрожали.

– А что мне думать, по-твоему?

– Я никогда бы… – Ананий рубанул рукой воздух.

Никандр ничего не сказал, отстранил его от двери и вышел.

Ананий прошёл к столу и, швырнув на стол папку с бумагами, упал в кресло. Ему стало душно. Дрожащими пальцами освободился от галстука, расстегнул тесный ворот рубашки. «Надо успокоиться, – думал он. – Чёрт возьми, надо успокоиться!» Он прикрыл глаза ладонью и вдруг вспомнил про Никандра: он ушёл! Надо вернуть, немедленно! Но того уже поблизости не было.