Безвременник

– Кстати, где этот адвокат Ленц? – спросил Елиц.

– Умер, – произнёс Ананий тоном, означающим, что подобный исход для него является само собой разумеющимся, – около года назад.

– Сам?

– Неизвестно.

– Он действительно был в Риме?

– Да, это мы проверили. Был и материалы предлагал. Что конкретно, правда, тоже неизвестно. Начал переговоры, а потом неожиданно передумал и уехал.

Больше вопросов Никандр не задал и в задумчивости облокотился о стол, закрыл ладонями лицо. На несколько минут в кабинете воцарилась тишина. Наконец, Никандр отнял ладони от лица. Посмотрел на стенные часы, затем на свои наручные. Близилось время начала заседания Конгресса.

Вечером, вопреки обыкновению, Никандр не отправился домой за город. Отпустив секретаря, остался поработать. Было уже довольно поздно, когда неожиданно включился селектор, и из динамика раздался голос дежурившего в приёмной телохранителя.

– Пастырь, здесь брат Елиц.

– Елиц? – Никандр был неприятно удивлён. – Ну пусть войдёт.

Второй человек общины уверенно пересёк кабинет. Подошёл, сел напротив.

«Собран, решителен. Как перед схваткой. Ну же, – мысленно подбодрил его Никандр, – давай, что там у тебя?»

– Скажи, – произнёс тот, – нас тут двое… скажи, Никандр, ты действительно не приложил руку к обвинению Рубина?

Никандр презрительно сощурился.

– Тебе хотелось бы этого? Признайся! – он выдержал паузу. – Молчишь? Так вот, нет! Нет! Слышишь?

– Я верю тебе, – спокойно сказал Елиц, – поверят ли другие? Когда письмо появится на свет.

– Не появится! Его нет!

– Тебе придётся доказывать свою непричастность. Сумеешь ли?

– Волнуешься за меня?

– И за тебя тоже. Отрекись от звания Пастыря.

Никандр подивился спокойствию, с которым воспринял это неожиданное предложение.

– Вон оно что.

– Отрекись, – повторил Елиц. – Подумай не о себе – об общине! Если в момент, когда всё это всплывёт, ты будешь находиться у власти, удар придётся по всем нам. Уйдя, ты его ослабишь.

– Я думаю об общине, – полушёпотом, постепенно повышая голос, проговорил Никандр. – Я думаю о том, что если я уйду, Пастырем выберут тебя. А будет ли это лучше?

– Будет. Будет! – Взгляд Елица был прям и твёрд. – Тобой не довольны. Богатые, потому, что возможности их кое-как, но ограничены, бедные потому, что появились богатые. При нашей-то общинной собственности. То, что сейчас у нас происходит, зовётся кризисом! И в народе он ассоциируется с твоим именем. Людям нужна сильная и понятная власть! – последние слова он произнёс с нажимом, подняв крепко стиснутый костистый кулак. – Именно сейчас, пока ещё не поздно! Мой приход будет означать перемены. Я дам людям то, что им нужно в жизни – ясность и перспективу. Я к чёртовой матери ликвидирую все социальные противоречия! Прижму у всех на глазах особо зарвавшихся, найду возможность вылезти из нищеты обедневшим, ну а обывателю, тому подавай стабильность и уверенность. И получит! А главное, все вместе люди поверят в то, что одна лишь принадлежность к общине возвышает их над всеми остальными. Этим я сплочу всех!

Елиц перевёл дух, помассировал пальцами горло.

– Уйди, Никандр, – повторил он негромко и убеждённо. – Народ пойдёт за мной, да ты и сам в этом не сомневаешься. Вокруг нас объединится вся Финикия! Вспомни, о чем сегодня говорили на Конгрессе: центральная власть ослабла, кругом бардак, каждая община сама по себе. А в Иерусалиме того и ждут, чтобы мы все тут перегрызлись, как взбесившиеся псы!

Он умолк. Отвернулся от Никандра.

До Никандра давно доходили слухи, что многие в общине желали бы видеть Пастырем Елица. Однако он вынужден был терпеть рядом соперника, поскольку без него, деятельного, неукротимого в работе, куда как труднее было бы справляться с власти предержанием. И вот…

– Ты всё извратишь, Елиц, – тихо произнёс Никандр. – Ты всё извратишь.

Он почувствовал себя прижатым к стене, как тот мальчишка в подземелье. Отдать власть? А ведь выждал, выждал-таки свой момент, точно всё рассчитал этот сидящий перед ним параноик, который, дай волю ему, потащит общину к пропасти. Но почему всё так? Ведь не устраивал же он, Никандр, заговора против Урии! Да, в своё время, будучи схвачен, он отрёкся от Движения, от Фотия. Но лишь затем, чтобы спасти себя ради Дела. И Дело продолжил, принеся в жертву пошатнувшийся с тех пор авторитет. Толпа начала боготворить Рубина. А это он, Никандр, собрал разрозненные силы Движения воедино! И создание общины тоже его заслуга. А Урия… Что ж, не препятствовал он падению Урии, но в самом падении не виноват. Не ви-новат! Однако, прав Елиц, кто теперь поверит этому?

– Подумать только, – сказал он насмешливо, – человек, который двадцать лет назад разгонял митинги сторонников Фотия, теперь метит в их предводители!

– Хочешь меня задеть? – встрепенулся Елиц. – Но я был искренен тогда и после, когда осознал свою неправоту! В отличие, кстати, от тебя! Думаешь, случайно я оказался в Конгрессе? Разве я карьерист, пройдоха? Нет! – Елиц выставил вперёд ладонь. – Тогда бы не быть мне здесь! Я делом доказал, что полезен общине!

– Хватит! – выйдя из себя, грубо оборвал его Никандр. – Оставь меня!

Елиц зло взглянул на него, поднялся и вышел.

Никандр откинулся в кресле, болезненно зажмурился. Какое-то странное, подобно самоистязанию, удовлетворение испытывал он, всецело находясь во власти охватившей его тупой безысходности.

Было совсем поздно, когда он, разбитый и понурый, появился в приёмной. Молодой телохранитель рывком вскочил с мягкого дивана.

– Пастырь, только что звонили. Вы не велели соединять…

– Что такое?

– Пятьдесят минут назад от инфаркта скончался член Конгресса общины Саймон Розенберг.

5

Ввалившись в прихожую, Филипп непроизвольно сделал шаг назад, прислонился спиной к двери и некоторое время не двигался, как бы собирая силы для последнего рывка. Потом медленно начал раздеваться: расшнуровал и скинул низкие кожаные сапоги, сбросил пропитанный потом и грязью комбинезон. Из бесформенной, пахнущей дымом кучи поверженного на пол обмундирования по привычке извлёк отягощённый кобурой ремень, с ним в руках босиком прошёл в ванную.

Водопроводный кран не издал даже хрипа. Филипп выругался. Отправился в кладовую. Отыскал грязную простынь, обернулся ею, вытер ноги валяющейся у порога рубашкой и вошёл в гостиную.

Пять дней назад он был срочно отправлен в горы. Там начались перекинувшиеся затем и в город вооружённые столкновения между общиной Фотия и возникшим год назад Фронтом очищения Финикии. Всё это время Филипп действовал как хорошо отлаженный автомат, чётко выполняющий заданную программу. Лишь теперь он мог попытаться осмыслить происшедшее. Однако занятие это оказалось ему не под силу: опустившись на софу, он мгновенно провалился в мягко обволакивающее, туманное забытьё.

Прошло около трёх часов, когда у него появилось ощущение чего-то мешающего спать. Постепенно, с неохотой пробуждаясь, он наконец понял, что это телефон, надсадно призывающий к себе в другой конец комнаты. Филипп вынужден был подняться и, недовольно бормоча что-то бессвязное, подойти к нему и снять трубку.

Звонил Ананий. Удивительно противным голосом извинился за беспокойство, сообщил, что ждёт к себе.

– Прямо сейчас? – удивлённо спросил Филипп.

– Прямо.

– Я тут весь в грязи, брат Ананий, как не знаю кто. Воды нет.

– У нас уже включили. Проверь.

По тону куратора Филипп понял, что отвертеться не удастся.

Душ на сей раз разразился мощным, как из брандспойта, ржавым потоком.

Не прошло и часа, как Ананий уже встречал Филиппа, стоя посреди своего кабинета, пожал ему руку.

– Отца похоронили вчера вечером, как только перестали стрелять. Сам понимаешь, без особых церемоний. Прими соболезнования.

Филипп кивнул.

– Теперь о деле. Ты ещё не знаешь?