Русланиада

– Это неопасно! – брат шагнул к ней, протягивая руку.

– Ты будешь рядом? – голос сестры дрогнул.

Брат вздохнул.

– Да придётся… Ляг…

Сестра скованно опустилась на траву, подперев себя локтями.

– Ровно ляг…

Брат отвязывал верёвку.

Впервые за миссию он заговорил исключительно сам с собой, по-русски:

– Что я делаю? Чем занимаюсь? На что это похоже?

Продолжил на другом языке для животного:

– Только попробуй подведи меня, тварь… землю жрать будешь…

Опять для себя по-русски:

– Какие гадости я говорю…

Он быстро намотал верёвку на кулак, сокращая расстояние для вмешательства. Девчонка позеленела, когда сверху нависло девяносто кило живого веса. Держал на верёвке, повязанной по поясу.

– Так надо, – сказал он ей, задирая подол наверх. Она машинально оправила. Пришлось снова задрать.

Безымянный тянулся головой и руками.

– Без импровизаций! – шикнул полиглот. – Только самое необходимое!

Забыл, что в нужном языке нет понятия импровизации. Нужный язык был куда беднее и проще. Безымянный был самым сообразительным из ассортимента. Страсть застила ему глаза, он трудно дышал, был на грани, но смекалистый мозг кумекал.

– Руки на землю!

Безымянный повиновался.

– Ложись! Аккуратно! Не торопись!

Пришлось самому подтягивать платье, приподнимать колено… Из её глаз смотрело отчаяние. От слепого от страсти безымянного отворачивалась. Гладил её по щеке.

– Тише, всё хорошо…

Нащупал руку. Она вскрикнула.

– Не бойся-не бойся, – срывалось с губ скороговоркой.

Безымянного не было нужды держать, он вошёл в спокойный ритм.

…Она не умерла. Смотрела, не моргая, распахнутыми обманутыми глазами. Это тяжелее всего было. Не обманывал. Не всё рассказал. Она бы не поняла. Проклятие было составлено так, чтобы ни одна из сестёр не понимала. Но она выжила уже. Успех.

Он чувствовал себя измученным под обиженным плачущим взглядом. Она не сразу смогла встать, влепила ему пощёчину ещё лёжа. Не безымянному – ему. Заслужил. С какой стороны не посмотри. Сам бы себе надавал по щекам, только на людях неловко.

Она всхлипывала и оправляла юбку. Безымянный мужчина стоял у её ног на коленях, обнажённый, отмытый и стриженный, но опять вспотевший. Развитые пластины груди поднимались к горлу – восстанавливал дыхание, по спине к пояснице скользили чистые капли пота. С его приоткрытых губ перестали срываться звуки живой природы. Он стоял на коленях гордо, победителем.

Признанному братом мужчине досталась часть его влюблённого взгляда.

– Стой! Стой! – потребовал брат. Женщина пыталась уползти. – Куда ты сейчас, когда уже всё сделала?

Она бросила раненный взгляд.

– Он знает, что твой теперь. Подожди! Дай ему опомниться.

Самая смелая женщина мира замерла.

Безымянный склонился над ней без подсказок, мечтательно поцеловал в уголок губ. Она удивилась. Она знала, что значит поцелуй. Среди сестёр было принято целовать младших, с недавних пор их тянуло целовать брата.

…Брат притащил зверя к убежищу, где спали сёстры. Поднялся оглушительный визг. Теперь, когда меха на морде стало меньше, я различила, что он испугался поднявшейся суеты. Брат показал ему сесть, и он сидел на траве у входа, пока брат объяснял про него, что он прирученный и что он принадлежит смелой. Смелая молча сидела перед зверем, не участвуя в объяснении, не пыталась ни заклеймить, не оправдать его, он касался её высунувшейся из-под подола белой стопы передней лапой. Теперь я видела, чем она так заинтересовала сестру тогда. Она была как рука брата.

Сёстры слушали настороженно. Зверь выглядел совершенно умиротворённо, мы не видели их такими.

Брат занимался чем-то непонятным в лесу за скалами. Зверь был при нём. Будто правда понимал команды. Пытался угодить. Плотно связанный вокруг пояса, он мог кинуться на брата со спины, но его это как будто не интересовало, хоть другой конец верёвки и был у брата в руке. На нас звери бросались всегда, а на брата – про брата даже разумная не знала. Размером он им не уступал, а в силе, видимо, превосходил. Должно быть, они боялись нападать на него, и этот на верёвке знал, что хоть откуда кинется, получит по шее.

Вместо ягод и кореньев мы ели обожжённую на огне рыбу. Брат со зверем наловил в озере. Зверь тоже ел. Сидел недалеко от берега, по другую сторону от огня и нас. Легко вытягивал кости лапами и складывал одной тусклой горсткой. В меху понизу морды висли белые кусочки рыбы. Мы посматривали на него напряжённо, смелая брезгливо фыркала – мех выглядел неопрятно. Гадливое выражение не ушло из её лица, пока брат не заволок зверя в воду и не устроил ему повторную головомойку. После они ушли за скалы, и сёстры освобождёно вздыхали, тихо переговариваясь. Мы со смелой помалкивали.

Я чувствовала себя такой сытой, что захотела спать после обеда, несмотря на треск— брат и зверь ломали деревья за скалой. Разумная предполагала, что для огня. Но младшая напомнила, что брат говорил не давать огню излишней еды, а что такое ствол дерева, как не излишняя еда? Разумная только пожала плечиками. Лучшего объяснения не могла придумать ни одна из нас, брат ушёл толком не объяснившись.

Мы лежали на душистой смоляной хвое. Смелая держала руку у низа живота и медленно рассказывала, что произошло с ней. Она не очень понимала, повторяла неохотно слова, сказанные братом, и мы тоже не понимали.

Вечером брат баловал нас тёплой сладкой водой – раздобыл в лесу немного мёда, развёл с горячей водой в большой чаше из глины. Странная вещь – была мягкой, как грязь, пока брат вычерпывал её из воды, потом затвердела как камень, и огня не боялась. Он её и так и эдак, подчернела только по дну. В прохладе сумерек горячая вода приятней студёной. Зверь тоже получил глоток, последним. Сидел с нами у огня, только по другую сторону, ничуть не боясь рыже-красных дымных всполохов, выжидательно смотрел на смелую.

– Чего он? – в конце концов не выдержала она.

– Он твой, – брат пожал плечами. – И будет спать с тобой. Ждёт, когда ты позовёшь его.

Она недовольно надула вишнёвые губы.

– Забыла, какой он тёплый? Ну же. Покажи ему на место рядом с собой.

Сестра сдалась. Быстрее, чем прежде. Подумав, хлопнула дважды у своего левого бока ладонью. Зверь понял моментально. Брат только успел отмотать верёвку, животное обхватило смелую покрытыми чёрным волосом лапами. Захват выглядел устрашающе, но ей не было больно. Она подалась назад, примериваясь лечь. Оно с готовностью уложило её и легло рядом. А потом почему-то стало задирать платье.

Сестра отчаянно глянула на брата. Животное вдруг глянуло на нас и потащило смелую из убежища.

– Брат! Брат! – из глаз сестры брызнули слёзы.

Мы всполошились. Не понимали, больно ли ей, не решались броситься отбивать. Животное первым стало вытирать слёзы с её щёк. Смелая замолкла от удивления. Зверь поцеловал её в щёку, как сестра, потом в шею, прижал к себе, очень близко глядя в глаза.

– Он заботится о тебе, – сказал брат.

– Он пытается сделать со мной… опять!

– Ему нужно, – уклончиво ответил брат.

– Брат, – плачуще позвала смелая, – будь рядом…

Она снова отклонилась лечь, животное медленно устроилось сверху. Брат отёр глаза ладонью и полез под навес. Разумная на всякий случай прижала к себе младшую, любопытным личиком в грудь.

Животное много целовало смелую. Лицо сестры наливалось краской. Она часто дышала с ним. Оно пыталось свести свою приоткрытую пасть с её блестящими губками. Брат, отвернувшись на нас, держал сестру за руку. Её пальцы сжимались на его ладони добела. В другой руке брата был свободный конец верёвки.

Я спала, положив голову брату на лопатку. Мы все устроились за ним. Он лежал посреди убежища, как барьер. Перед ним – смелая и животное. Мы плотными, перевитыми руками-ногами клубками – яблоку негде упасть, часть спинами упирается в подпорки навеса, девушка и зверь – свободно, почти просторно.