Русланиада

Мы старались следить за огнём, но к исходу ночи задремали. Проснулись к рассвету. Рядом шумела вода. Зря он привёл нас сюда. Не услышать, если кто подкрадётся. Я выбралась из убежища.

Огонь у входа стал маленький. Нагнулась подкинуть шишек. Они оказались влажными.

– Ничего.

Я вздрогнула и выпрямилась.

– Дождь прошёл, – брат стоял рядом. – Пусть гаснет. Солнце встаёт.

Я потянулась обнять его. Он был чуть влажен. Я сжала объятия плотнее, согреть его. Он высвободился, полез под навес. Действительно, там теплее, там все сёстры, тёплые и мягкие со сна. Но вместо того, чтобы лечь, он потянул не проснувшуюся толком сестрицу, нашу самую смелую. Она хлопала глазами. Брат склонился к озеру, зачерпнул пригоршню. Сестрица умылась сидя на подставленном колене.

Я бы тоже хотела, но он не считал нужным меня будить. Я успела проснуться. А остальные сегодня что-то расспались. Уж рассвет забрезжился, всё лежат, закинув друг на друга руки, причмокивают во сне.

Сестра окончательно проснулась, но не торопилась подниматься с надёжного колена.

– Почему вы не пытались говорить с жемжинами?

– С кем? – переспросила сестрица.

Брат вздохнул.

– С животными.

Мы с сестрой удивлённо помолчали.

– Не понимаю, – произнесла сестра. – Они – животные. Твари неразумеющие. Как говорить с ними?

– Пойдём попробуем, – он взял сестру за руку, а она отпрянула и свалилась с его колена.

– Ты что?!

Он замер, так и не поднявшись с колен, одной ногой упираясь, чтобы встать, другую неудобно держа на земле.

– Ты веришь мне? – испытующе спросил он, обращаясь только к сестре. Он не дозволял ей звать сонм, сестрицы продолжали спать. – Веришь?

Она поднялась с земли бледная, резко вздохнула.

– Да, – хрипло слетело с её губ.

Он взял её за руку и повёл по поляне в сторону пролеска, за которым стлалась ещё одна поляна, а потом уже дикий тёмный лес. Мы боялись леса. В нём крылась опасность. На равнине далеко видно. Но брат переубедил нас, сказав, что на равнине далеко видно не одним нам.

Брат шёл впереди, держа сестру за руку, их шаги чуть шелестели в порыжелой высокой траве.

Мне не говорили идти следом. Но и не говорили не идти. Я пошла, не решаясь присоединиться, чуть в отдалении.

Миновали редкий, насквозь просматриваемый пролесок. Поляна шла широко, тёмный бор поднимался стеной в четырёх сотнях шагов. Из глади многоцветной поляны в редких рыжих пятнах сухостоя в некоторых местах торчали одинокие деревья. У одного, почти у леса, стояло на дыбах большое лохматое животное. И брат вёл к дереву сестру, и сестра шла ни жива, ни мертва.

Я упала в траву, прячась. Брат не дозволял сонм. Иначе бы сёстры уже метались в диком ужасе.

Я заметила запоздало, что животное крепко привязано к стволу верёвкой. Кроме как брату привязать некому. Великая в нём сила. Зачем он повёл сестру? Показать, что животных можно не бояться, когда он рядом? Но их много, брат один. Всё равно страшно.

Между моими родными и зверем осталось чуть более вытянутой руки. Я лежала вдали, но слышала хрипы буйно дёргающегося зверя. Он бился на верёвке, но она была крепка, и ствол молод и надёжен. Из-под косм блестели звериные глаза. Оно шумно дышало, сглатывало слюни.

Брат сказал что-то непонятное. Зверь глянул на него, будто разумел. Брат стал трогать его за передние лапы, за морду, приподнял пасть, заставил показать зубы. У зверя были клыки, не слишком большие и не много. Но мы и так знали, что не зубами они нас убивали.

Кажется, брату надоело. Он предложил сестре потрогать животное и что-то добавил невнятное, отчего зверь оживился и тяжело задышал, сглатывая. Сестра отказалась.

– Что тебя не устраивает? – спросил брат, кладя руку на шею зверю.

Сестра фыркнула. Всего не перечислить. И не о чем здесь говорить.

– Это животное! Я не понимаю, чего ты хочешь, брат!

– Сделать вашу жизнь лучше.

– Нам не нужен никто, кроме тебя, – ласково заговорила сестра, стараясь не глядеть на зверя.

– Я не точно сказал, – сдавленно выдохнул он. – Я хочу, чтобы вы жили. Много лет. Чтобы не умерли осенью.

– Я не понимаю.

Сестрица покачала головой. Я тоже не поняла.

– Просто послушай, – он закрыл глаза и потёр переносицу. – Этот… это животное хорошо поддаётся дрессировке…

– Что такое «дрессировка»?

– Это… способ сделать какое-нибудь животное полезным в хозяйстве.

– Что такое «хозяйство»?

Он снова закрыл глаза.

– Скажи мне, – подумав, начал он, – ты была бы рада, если бы можно было отучить их, – он кивнул на тушу на дыбах, – нападать на вас?

Сестра задумалась.

– Да, но…

– Отлично, – перебил её брат.

– Но они неисправимы, беспросветны, – быстро вставила сестра.

– Смотри, – одновременно с ней говорил брат. – Я был в их стае. (Я ахнула и зажала рот). Они не тронули меня. Я говорил с ними. Я говорил с ним при тебе. Он понимает речь!

Сестра недоверчиво решилась глянуть на зверя, но очень кратко. Она самая смелая из нас, но всякой смелости есть предел. Кроме смелости брата.

– Что тебя в нём не устраивает?

Сестра фыркнула.

– Дотронься до его руки…

– Нет! – испуганно возмутилась она. – Он грязный, вонючий…

Она пятилась.

– Мог бы и сам догадаться… – пробормотал брат будто не ей и взялся за верёвку…

Я лежала в траве холодная и не смела двинуться, будто сверху придавили камнем.

– Отойди, – сказал брат сестре.

Дважды просить не потребовалось. Он уволок упирающегося зверя, намотав отвязанный конец верёвки на кулак. За задними лапами зверя в земле оставались содранные борозды. Он упирался, взрыкивал. Брат не давал ему припасть на четвереньки.

Сестрица подковыляла ко мне. Бухнулась в траву рядом, уронив руки на подол. Её била дрожь. Я подтянулась на животе, обняла её вокруг пояса. Она благодарно погладила меня по голове.

…Брат вернулся довольно быстро. Тёр зверя своей одежей. Зверь был мокрый.

– Он купал это чудовище? – спросила сестрица вслух.

Я не стала отвечать, онемела. Но и так видно – купал. Брат привязал к стволу мокрую верёвку, проверил крепость узлов. Сестрица неохотно поднялась. Она остановилась в трёх шагах от зверя. Брат мыл его так, что он был весь красный, взъерошенный и отфыркивался. На морде стали заметны не только глаза и зубы, шерсти на ней значительно поубавилось. Раньше была грива поверху, грива понизу, теперь и там и там остался короткий слой тёмного меха.

И пускай мёрзнет.

Брат сжал пальцы вокруг его лапы, поднял.

– Только ради тебя, – сестра подняла дрожащую руку. Коснулась и тут же отдёрнула.

Я выдохнула, уронила лицо в траву. А когда подняла, ахнула. Сестрица трогала лапу зверя двумя пальцами. Зверь издавал десятки торопливых пыхтящих, задыхающихся звуков. Сестра словно стала глуха к ним. Стояла, как любопытный вытянувшийся суслик. Что так заинтересовало её в лапе? Я не могла включиться в сонм с ней, а если бы включилась, едва ли поняла.

Брат пристально наблюдал.

– Согласна приручить его?

Сестра опустила руки по бокам.

– Зачем он мне?

– Например… он не подпустит к тебе других… животных.

Сестра задумалась.

– Он будет беречь тебя… у тебя будет дом, чтобы переждать холодную зиму… он будет добывать еду… – с каким-то отчаянием перечислял брат. Его волосы в момент встали дыбом, а уверенное сильное лицо стало неспокойным, дёрганым.

Сестра думала.

– Как его приручить? – глухо спросила она.

Брат глубоко выдохнул.

– Он должен… должен понять, что твой отныне.

– Как это? – сестра смотрела на него.

– Как это, – повторил брат. – Это… это… трудно объяснить. Можно не объяснять?

– Ты же сам уговаривал приручить его, – удивилась сестра. – Как без объяснений? Я не знаю, что делать…

– Он сам всё сделает, – сообщил брат. – От тебя только требуется потерпеть…

– Потерпеть? – она испуганно отшатнулась.

Зверь хватал ртом воздух и сглатывал слюни. В ходящей на груди шкуре, в волосах, растущих реже, чем на морде, повисли капли.