Лишённые сна

У него получилось.

— Довольно криков! — объявил он, и с силой дёрнул на себя железную дверь.

Огромная бесформенная чёрная масса свалилась на него с потолка, мерзкий смех настолько громко ударил в уши, что чуть не лишил юношу чувств. Десятки тонких жилистых рук с явными признаками гниения хватали его за подол платья, за ноги, за шею и, болезненно сжимая кожу, тянули в разные стороны, словно пытаясь разорвать несчастного в клочья. Наконец, собравшись вместе на Лёшиной спине, руки потащили его в темноту, посадили на холодный металл и крепко связали потёртыми кожаными ремнями.

Он просидел в кромешной темноте несколько минут, непрерывно проговаривая про себя одну и ту же мысль: «Не бояться, не бояться!»

Когда паника отпустила, и сердце успокоилось, вернувшись к обычному ритму, над головой Лёши зажглась тусклая красная лампа. Осмотревшись, он увидел, что сидит на странной, приваренной к полу металлической конструкции, напоминающей по форме инвалидное кресло. Его правая нога была выставлена вперёд и лежала на двух торчащих из пола рамах, к ним она крепилась ремнями в области щиколотки и колена.

Из темноты донёсся тихий смешок, Лёша вздрогнул от неожиданности, но, к своему же удивлению, совсем не испугался. За спиной послышались тихие постукивания по металлическому полу; то, что было во мраке, медленно приближалось к юноше.

Антропоморфное туловище, покрытое волдырями и коростой, не имело ног и уходило в темноту своим длинным продолжением, подобно змеиному хвосту; руки его — невероятной длины, похожие на переваренные спагетти — тащились по полу, Лёше даже удалось разглядеть громадную кисть с несколькими десятками острых, как иголки, пальцев. Помимо лысой человеческой головы с самыми мерзкими чертами лица, которые только возможно себе представить, из туловища прорастала вторая шея, удерживающая большой куриный клюв.

Голова рассмеялась, а клюв набросился на Лёшину ногу и принялся с жадностью клевать её, безжалостно отрывая куски кожи; но боли совсем не было.

— Значит, — выдавил из себя юноша, сглотнув слюну, — ты и есть тот монстр, о котором все говорят?

— Авик, — улыбнулась голова, — моё имя. Обо мне никто не говорит, верно? Мальчику, которому здесь не место, стало страшно, вот он и пытается отвлечься.

— Да брось, — отмахнулся Лёша, покосившись на свою ногу.

Клюв уже разорвал всю кожу от колена до щиколотки и теперь принялся выдирать мясо, походившее на белое куриное.

— Почему у меня нет крови? — спросил юноша.

— Почему твоё мясо как у курицы? — парировала голова.

— Это ты подстроил, я думаю, что на самом деле ничего этого нет, меня просто пытаются напугать дешёвым представлением.

— Докажи, что ты не курица, мальчик, — рассмеялся Авик. Он на мгновение отвернулся, бросив взгляд во мрак за собой, откуда доносилось тяжёлое дыхание и жуткое тихое сопение. — Думаешь, твои колкости в сторону Романова сделали из тебя великого спорщика? Нет! Бойся.

— Я вас не боюсь, — натянуто улыбнулся Лёша, — ни тут, ни у себя дома.

— Даже так, — удивилась голова, — значит, если я вылезу, скажем, из-под кровати или из шкафа, а ещё лучше выпрыгну из дырки в одеяле, то ты совсем не испугаешься?

— Раньше бы испугался… но не спеши радоваться, — сказал он чуть громче, заметив на лице Авика насмешку, — испугался бы не тебя, а той мысли, что ты озвучил.

— Ах, мысли, — Авик закатился мерзким смехом. — И почему же ты сейчас не боишься?

— А я как-то подумал: а зачем таким чудищам, как ты, такие простые люди, как я? Кому я, маленький человек, сдался? — Лёша улыбнулся.

— А кого как не маленького человека нам выбирать жертвой?

Улыбка слетела с лица юноши, а Авик всё продолжал:

— Случись с тобой… инцидент, кто хватится? Никого рядом не будет, а даже если и будут, то вскоре выбросят тебя из памяти, как старьё с пыльной полки. Стащи мы кинозвезду или какую-нибудь известную певичку, так сразу поднимется шум, — он снова захохотал, — как будто нам будет до него какое-то дело. Тем не менее, мальчик, зачем нам лишний раз подтверждать, что мы, как это говорится, есть. Ты не думал, что проще забирать вас — ничтожных обитателей спальных районов?

— Значит, забирать? — с иронией ответил Лёша. Он не поднимал глаз на Авика и пристально разглядывал свою изувеченную клювом конечность. Тот покончил с мясом, что удивительно, не пролив ни капли крови, и изо всех сил дробил белую кость.

— Что тебя не устраивает? — буркнула голова.

— Выскочить из дырки в одеяле, забрать куда-то… пошлятина это всё, заезжено. В тех же страшилках меня всегда пугало что-то неведомое, знаешь, когда происходит некое неописуемо ужасное событие, не имеющее ни точных причин, ни явных следствий. А ты что? Сразу себя покажешь, страшила, ну удивил жутким видом, ну сделал больно клювом, а страх-то где?

— Поверь мне, — рассердился Авик, — я далеко не самый страшный из тех, кто мог бы тебе попасться. Благодари Лектора, чьим отголоском я являюсь, что мы с тобой говорим во мраке, и ты не видишь, насколько велик этот зал и насколько велико то, что в нём скрывается.

— Кто твой кукловод? — наступал Лёша. — Ты тянешься из темноты, так, где оно — твоё истинное тело?

С хрустом надломилась кость; клюв дёрнулся, трусливо отскочил назад и спрятался за туловищем.

— За чертой твоего страха, мальчик, — огрызнулась голова. — И ты дорого заплатишь, если осмелишься зайти за неё. Слышал историю о шестерых детках в тёмном подвале, что не рискнули заглянуть за такую же железную дверь, как здесь на входе? Они поплатились за свой страх.

— Поплатились за страх, — усмехнулся Лёша, — а я ничуть не боюсь. Будь ты хоть трижды Душехлёбом или самим Лектором, ты показал мне себя, значит, ты живой, как и я, более того, считаешь меня равным себе. А равных мне я не боюсь.

— Ты бы испугался мертвеца? — Авик вновь залился громким мерзким смехом, и даже клюв выскочил из-за туловища, словно в поддержку радости головы. — Неужели ты не слышал об этом: живых надо бояться, а не мёртвых.

— Все так говорят, — улыбнулся юноша, — пока мёртвых не повстречают.

Авик выпучил глаза и широко раскрыл рот. Красная лампа погасла, и всё погрузилось во тьму.

IV. Зал 2. Доктор Сейович

Очнувшись в хорошо освещённой комнате с белыми узорчатыми обоями и тёмным паркетом, Лёша глубоко вздохнул и неожиданно, будто от удара током, вздрогнул, испугавшись собственного дыхания. Когда глаза привыкли к свету, он увидел, что рядом с ним находятся ещё трое мужчин в таких же белых платьях как у него; один сидел рядом с Лёшей, а двое других — напротив. Все они развалились на раскладных стульях; ещё один стул, что стоял напротив белой, будто балконной пластиковой двери, как бы во главе остальных стульев, пустовал.

В комнату вошёл высокий человек в сером классическом костюме. Не глядя на собравшийся квартет, он проследовал к своему стулу, сел на него, закинув ногу на ногу, и достал из внутреннего кармана пиджака небольшой блокнотик с чёрной кожаной обложкой.

— Итак, Второй, — хриплым голосом начал человек, — расскажите о себе.

— Я — Второй, — вступил Лёшин сосед, — и мне всё это приелось.

Остальные мужчины робко похлопали в ладоши; Лёша поддержал их.

— Сколько лет вы вместе? — спросил человек, заглянув в блокнот.

— Десять, — ответил Второй, качнув головой, — и всё ровно так, как вы говорили, доктор Сейович, от начала и до самого конца. Она была так красива в начале, но…

— Даже самый красивый цветок рано или поздно сгниёт в сырой земле, — закончил за него доктор. — Вы правильно рассуждаете. Любовь, как самый сладкий десерт, долгожданна, вкусна, но, увы, имеет свойство заканчиваться.

— Значит, и не было никакой любви, — с насмешкой вступил другой мужчина, — иначе как вы объясните, что этот, — он указал на своего соседа, что сидел против Лёши, — до сих пор витает в облаках со своей ненаглядной?