Тёмная лошадка

Приятели остановились и выпили, закусывая вяленой рыбой и хлебом, который они купили в Борисовой Горке. Хлебное вино, что изготавливалось в Борисоглебском Заднестровском монастыре, было превосходным, монахи делали его преотлично. Выпили соседи его под разговор быстро, Пантелей с удивлением уставился на пустую бутылку, переглянулся с Перваковым и достал ещё одну.

Хорошо, что дом был уже совсем рядом. Пусть они и не перепились вусмерть, но Никифор всё-таки нечаянно одел себе на голову ведёрко с дёгтем, так что начал выглядеть как подлинная нечистая сила. Пантелей смеялся так, как никогда до этого…

Подъехав к своим воротам, он громко закричал, вызывая жену и старшего сына:

— Ираида! Петька! Выходите встречать! Где вы там? Ушли, что ли, куда? — сам открыл створки, распряг лошадь, поставил её в стойло, и, не разбирая подарки с телеги, вошёл в дом.

Поднялся в горницу[27] и удивился — было темно, окна были наглухо занавешены, странно пахло. Пантелей споткнулся в темноте о какой-то кувшин, валявшийся на полу, и громко выругался. В ответ из угла послышался стон. Гагарин, поражённый до глубины души, бросился к окну, которое можно было разглядеть по свету, пробивавшемуся через занавесь, сорвал тряпки и замер от увиденного.

Ираида лежала на скамейке, просто корчилась от падающего на лицо света и громко стонала. В углу свернулся двухлетний Петька, не подающий признаков жизни. Младшую дочь — Анну, не было слышно, но в тот момент Пантелей не обратил на это внимания. Он бросился к жене. Уже протянув к ней руки, Гагарин увидел огромный бубон[28] под мышкой супруги.

Мужчина остановился настолько резко, что сел на пол, и сидел так несколько минут, с ужасом глядя на сла́бо хрипящую жену, пытавшуюся закрыть лицо от дневного света. Вывел его из ступора только внезапный крик дочери. Гагарин судорожно вскочил, бросился в угол комнаты, который был скрыт в темноте, схватил люльку с ревущим от голода ребёнком и выскочил из дома.

Он бросился к избе Первакова. Никифор с ещё запряжённой телегой стоял у колодца и вяло отмывал голову от дёгтя. Обезумевший крестьянин подбежал к нему, молча поставил рядом люльку и сел на землю.

— Ты чего, Пантюха, перепил, что ли? — хрипло спросил его сосед.

— Никифор! Никифор!

— Пантелей? — Перваков в армии не служил, но человеком был весьма умным и обстоятельным, и понял, что творится нечто очень плохое. Он начал стремительно приходить в себя и его вопрос уже больше походил на крик.

— Чума! Ираида, Петька…

— Ты что? — Никифор схватил приятеля за грудки и приподнял.

— Точно, Никифор! Сам видел! — задушено хрипел Гагарин.

— С пьяных глаз ты и не такое увидишь! — злобно прорычал староста, бросил полубесчувственного соседа на землю и кинулся в его дом. Через минуту с дикой руганью выскочил оттуда, подбежал к высокому столбу возле своих ворот, схватил из ящика, стоя́щего подле, чёрную тряпку и судорожно начал забираться наверх, используя набитые перекладины. Закрепил флаг и едва смог слезть вниз. Его трясло просто неимоверно.

Но в этот момент Никифор вспомнил про свою семью, и с новым рёвом побежал к себе. Уже молча вышел через пару минут, добрёл до сидящего с перекошенным лицом на прежнем месте Пантелея, также без единого слова вынул из своей телеги ещё одну бутыль и сунул её другу. Тот судорожно схватил посудину, сорвал сургуч и присосался.

— Нету моих дома! — наконец проговорил староста, — Видать, ушли куда. А вот теперь надо пройтись по деревне, посмотреть у кого что и как. Как-то не слышал я, чтобы чума в одном доме пряталась. И будем ждать ертаульных, Пантюха…

Гонец из Андреевки прискакал меньше чем через час. Мальчишка подъехал к столбу и, не слезая, спросил у сидящего на земле старосты:

— Дядька Никифор, что, правда, чума?

— Она самая! Четыре дома, тринадцать человек точно!

— Ох, беда!

Уже к вечеру прибыли первые ертаульные. Покрытый потом и пылью прапорщик со страшным шрамом на лице, оставив трёх своих солдат устраивать лагерь и встречать остальных, подошёл к сидящим у столба местным. Устало полушёпотом ругаясь, переоделся в чёрную промасленную хламиду с капюшоном и только после этого обратился к Никифору:

— Ты старший здесь будешь?

— Я! Никифор Перваков, староста здешний.

— Прапорщик Чумного ертаула Лущилин! Веди, давай показывай, где и что. Ты же в армии не служил?

— Не! Из-под Пскова мы!

— Тьфу ты! А этот, оглашенный?

— Этот служил, да у него там вот семья помирает.

— Понятно, ладно. А это чьё дитя?

— Его дочка это — Анна. Мать у неё чумная.

— Так сколько ей?

— Уже год почти.

— Тьфу ты! Бабы-то у вас тут есть?

— Мои в поле, видно — должны к ночи вернуться, а прочим я велел из дома носа не казать.

— Молодец, всё правильно. Только вот, дитёнка-то покормить надо! Ох, дубины… Ладно, сейчас определим. Пошли давай!

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

Чума полыхнула на Днестре. Основной очаг был в Могилёве-Подольском, там не было большого гарнизона, и в условиях Речи Посполитой моровая язва начала быстро распространяться. Румянцеву пришлось перебрасывать войска для установления карантинов, но зараза успела перескочить в Венгрию. На нашей территории самая большая проблема была в бывшем Очакове. Чёрный Городок сильно разросся и был одним из самых крупных поселений на новых землях.

Значительный торговый и военный порт привлекал население, а вот порядка в городе не было. Когда чума пришла, в городе начались волнения, погромы, а закончилось всё пожарами. Военные моряки Черноморского флота, под командованием начальника эскадры адмирала Сенявина[29] очень жёстко взяли под контроль ситуацию в порту, но в самом городе положение изменилось только с прибытием генерал-аншефа Олица.