Примаков

– Наш попутчик спешит в Казатин, – пояснил Пилипенко. – Товарищ Шкляр работает от буфета заготовителем. Очень уж он просился к нам… Ну, а за любезность – любезность. Свинину он везет для продажи пассажирам, так и мы ж пассажиры. Нет, не подумайте, он сознательный…

– У кого нож поострее, – распорядился Примаков. – Только чтоб по-братски. Вот как под Рогатином казаки делили барабулю… А вы, товарищ Шкляр, сбрили бы себе бороду. Молодой, а с такой шерстью… Вот если бы вы служили у Александра Македонского, он заставил бы вас с ней расстаться. Удивляетесь? Зря! В бою – тогда же не было дальнобойных пушек и самолетов – персы сразу хватали македонских воинов за бороды…

– Это если он вояка, а не промышляет свинятиной, – заметил под общий смех конопатенький казак.

– Под Кромами, когда Деникин пер на Москву, – вспомнил другой пассажир, – попались нам тоже бородачи. Цельная рота. Так мы тем македонцям сбрили бороды вместе с башкой…

Меж тем чубатый Антон, ловко орудуя ножом, трехпалой своей рукой по-братски разделил сало. Наколов порцию на кончик ножа, подносил ее каждому пассажиру, не исключая адъютанта и самого командира корпуса. Раскрылись мешки, узелочки. Появились на столе паляницы, задубелые от стужи пирожки, домашние гречаники. Достал Антон мамашин корж. И пошла трапеза!..

– Вот это так провиант! – воскликнул худощавый конопатый казак, которого все звали Полещуком. Он был из-под Олевска и попал к червонным казакам весной 1919 года, когда Примаков, углубившись в петлюровские тылы, забрался под самый Острог. – Вспомнил домашние полесские бублики. Так смачно их пекут наши бабы, что мы их едим вместе с дырками… – Оставаясь серьезным, конопатый вызвал новый взрыв смеха.

– Вот это так харч! – уминая сало, восхищался закуской Карбованый. – Дома, когда я вернулся, мы первый день блиновали всем селом…

– Днем блиновали, а ночью панычевали… – заметил Пилипенко.

Стало тепло и от густого дыхания и от доброго провианта.

Давно сошел иней с казачьих чубов и усов. И лишь у Карбованого брови так и остались посеребренными. Они были белы не от инея, а от седины.

– Кому жар-птицу, а мне – жар-курицу… – с полным ртом сказал Улашенко.

– Мне нравится ваше бутербродное настроение, – заметил Примаков. – Слышал – есть едоки кроткие, есть неукротимые. А вы, хлопцы, по всему видать, – отчаянные обжоры…

– Будем есть и пить от трудов ваших праведных, – с нажимом на предпоследнее слово обратился к заготовителю Федя Пилипенко.

– В том-то и дело, – обиделся не на шутку хозяин полосатого чувала. – Как сахару – так два куска, а переспать – кровать узка…

Это восклицание долго молчавшего бородача развеселило всех. Теперь лишь пассажиры заметили – Карбованый не преподнес заготовителю порции. Но, видать, и у того разыгрался аппетит. Вооружившись ножом, он отрезал и себе кусок сала. Улашенко подковырнул бородача:

– Їж, Мартине, мама ще підкине…

– У нас в сотне есть фуражир, – хвалился молоденький казак. – Так он хрупает крутые яйца вместе со скорлупой…

– А в нашей сотне был такой артист доставать курей с соседнего двора. И чем он их брал? Темляком от пики… Брал, пока не познакомился с трибуналом.

Несколько угрюмый и замкнутый проводник вагона принес кипятку. Взяв с подноса стакан, Полещук хлебнул из него. Перебросив горячую посудину из руки в руку и согрев озябшие пальцы, он высоко поднял стакан:

– Все буржуи пьют буржом, а наш брат – горилку…

Экспресс, заковыристо скрежеща колесами в густых завалах снега, расходуя остатки сил мощных паровозов в борьбе со стихией, медленно полз к станции Кожанка.

Подкрепившись, люди, как это и положено воинам, потянулись к кисетам. И даже не спрашивали, можно ли закурить. Это все одно, что солдат, попав на позиции, спросил бы, можно ли стрелять в противника. Салон заполнил запах махорки, разогретой овчины, человеческого пота…

– Ну что, хлопцы, – дымя трубкой, обратился к своим спутникам Примаков. – Дорога, правда, не столь длинная, но, видать, обещает быть долгой. Терять время нечего. Мы все с вами на службе. Вот и давайте будем нашу службу нести, как положено. Товарищ адъютант, извольте разложить на столе карты. Карты пограничного района.

Пилипенко, шурша непослушными листами, выполнил мгновенно приказ комкора.

– Вот вы, товарищ Пилипенко, со своим конным полком и с батареей занимаете район села Возы. Противник наступает на вас двумя стрелковыми батальонами с запада. Ваши соседи – вот тут и тут. Штаб дивизии – здесь. Сотнями в вашем полку командуют товарищ Карбованый, товарищ Улашенко, товарищ Полищук и вот вы, вы и вы, – трубкой указал комкор еще на трех бойцов.

– Та мы же линейные казаки, – заулыбались свежеиспеченные сотники.

– Сегодня казак, а завтра сотник. И я начал не с командира корпуса…

А снег все скулит под колесами состава, ветер хлещет жесткими крупинками по обледеневшим окнам, буран завывает в плотно заглушённых вентиляторах, а воображаемые лавы червонных казаков под командой своих сотников, неся сокрушение дерзкому врагу, мчатся с шашками наголо с окраины далекой пограничной деревушки Возы на запад, повторяя на бумаге свои же подвиги, вписанные уже накрепко в золотые страницы истории…

Антон Карбованый, распалившись, со сдвинутой на затылок папахой, водил шершавым пальцем по шуршащему листу двухверстки:

– Ты, гад, меня во фланок, а я тебя, контра, отсюдова как шандарахну…

– Постой, постой, товарищ сотенный, – остановил распалившегося вояку руководитель занятий. – Это напоминает нашу тактику восемнадцатого года: «На бога!»… Вот послушайте товарища Пилипенко. Он вместо вас подаст команду на атаку…

Тут донеслось из угла, где стоял полосатый чувал:

– Biн б'е, бо в нього сила е…

– Кулак кулаком, – возразил Примаков. – Надо еще иметь голову… Возьмем шахматы. На доске одно число белых и черных клеток. Сколько белых, столько там и черных фигур. Но один кончает игру с победой, другой – с поражением, А сила одна… Один двинет в бой полк, а результат – будто то был ход ротой. Другой двинет роту, а получается ход полком. Один большой силой берет маленькую деревушку, другой – наоборот. Вот и выходит – к крепкому кулаку надо еще иметь хорошую голову…

А скорый поезд начальника Подольского боеучастка Примакова едва передвигался со споростью пешехода. К обеду только лишь добрались до Кожанки, а оттуда вслед за кустарным снегоочистителем двинулись на Попельню.

Уже под руководством комкора, вызывавшего к карте поочередно всех пассажиров вагона, отработали задачи на атаку, на оборону, на встречный бой, на разведку, на завесу, на сторожевое и боевое охранения. Уже Примаков, вспомнив дела не столь давно минувших дней, рассказал своим спутникам, как на этом самом перегоне осенью девятнадцатого года Якир вырвался из окружения. Тридцать полков 45-й, 47-й и 58-й дивизий знаменитой Южной группы, шедшей от самой Одессы сквозь захлестывающие атаки петлюровцев с запада, деникинцев с востока, махновцев с юга и кулацких банд со всех сторон, недалеко отсюда соединились с Красной Армией.

– Чем взяла Южная группа Двенадцатой армии? Взяла она многим. Но основное вот что – в обычной войне боец воюет с врагом отечества, в гражданской – еще и с личным врагом. Настоящий воин идет на него с удвоенной яростью, кролик – с утроенной силой от противника бежит. А отныне все обычные войны будут похожи на гражданские: капитал против труда, неволя против свободы, угнетатель против угнетенных. У Якира были настоящие воины… Об этом легендарном походе, – продолжал рассказ Примаков, – будут слагать песни, напишут книги. На героизме советских солдат Южной группы будут воспитывать новые поколения бойцов…

Уже Виталий Маркович рассказал бойцам о знаменитом восстании римских гладиаторов. Об их вожаке, которого Карл Маркс назвал великим генералом, а Ленин – выдающимся героем. О шести тысячах распятых на крестах гладиаторов вдоль «сработанной рабами» знаменитой дороги Рим – Капуя…

Казаки, возвращавшиеся с побывки, рассказали о том, как в Донбассе идет наступление на разруху, как пока еще не совсем сытые и обутые горняки подымают из руин шахты, а из их глубин гонят на-гора потоки угля, как в Кривом Роге разжигают потухшие за годы войны домны.