Сестра Ноя

– Бабушка! – строго сказала Антонина. – Постой ты о своей старине. Тут серьезное дело.

– А я что в опыры играю?– сказала бабушка. – Или вприсядку пустилась? Я об сурьёзе и толкую.

– Маша, ты сколько детей хочешь? – повторил вопрос Виктор.

– Сколько Бог даст, – прошептала смущенная Маша.

– Вот вам всем! – хлопнул в ладоши отец. – Моя дочь! Слышите? Ах, ты умница моя! Но Виктор, ты меня понял?.. Если что… – Он придал лицу свирепое выражение, изобразив руками отвинчивающий жест.

– Понял, – сказал Виктор, погасив улыбку. – Сам голову на плаху положу. Да вы не волнуйтесь, пожалуйста, у нас еще будет много времени узнать друг друга. Надеюсь, вы убедитесь в серьезности наших чувств и намерений. – Он обернулся к застывшей Маше: – Маша, за тобой до самого венчания остаётся право вернуть мне кольцо и выгнать вон. Только очень прошу, не делай этого! Я полюбил тебя. А у мужчин нашего рода это раз и навсегда.

– Тоня, неси Казанскую, быстро! – заголосила бабушка. – Я этих ангелочков сама благословлю!

– Давай, Тоня, неси, – кивнул отец. – Доброе дело, сердцем чувствую.

– А моего мнения тут кто-нибудь спросил? – возмутилась Антонина.

– А что тебя спрашивать, – пробурчала бабушка, – коль ты родной матери уж рюмочку жалеешь.

– Прости, Тонечка, – сказал отец, – ты голосуешь «за» или «против»?

– Конечно «за»! Что ж я своей доченьке, враг что ли? Только хочется, чтобы протокол был соблюдён по полной программе, если уж так всё красиво начинается… – И ушла в бабушкину комнату за иконой.

Сначала бабушка, а потом отец и мать, по очереди, крестообразно осенили жениха и невесту образом Пресвятой Богородицы. Молодые встали с колен, и их повели в зал. Маша с мамой быстро накрыли на стол, а отец выставил шампанское. Налили рюмочку и бабушке, за что она особенно благодарила почему-то Виктора, постоянно охая: «Какой статный мушшина! Такой румянай! Экий мордас-тень-кай! Роднульчик ты мой ясногла-зань-кай!»

За столом сначала отец рассказал о Викторе, что сам знал: сын генерала, кристально честный и мужественный парень. Потом и сам Виктор кое-что рассказал о себе, но уже в красках менее цветистых. Ближе к полуночи вернулась Марина и, увидев застолье, сестру, сидящую плечом к плечу с самым красивым парнем в городе, и особенно бриллиантовое кольцо, – чуть не расплакалась от зависти. Но потом, видимо, вспомнив своего горячего англичанина, справилась с собой и уже через пять минут поздравляла сестру, Виктора и родителей, а Маше на ухо шепнула: «Ну, скромница, ты даёшь! Ох, не зря я тебе такой сарафанчик прикупила!»

А утром Антонина собиралась на работу и пока не ушла – снова-здорово:

– Тоня, ты мне рюмочку нальешь?

– Нет, мама, и не проси!

– Тоня, ты вот что! Ты брось так с матерью говорить! Это неуважительно. Налей и всё тут.

– Всё, мама, ухожу!

– Это ж как над родной матерью издевается! Срам-то какой, ужасти!

А вечером привела Антонина домой священника, именно такого, какой бабушке нужен для убеждения: высокий, плечистый, с большой черно-седой бородой и басом, как у Шаляпина.

Бабушка сразу оробела и затихла. Батюшка заперся с болящей в комнате и пробыл там больше трёх часов. Дом погрузился в тишину, полную ожидания, лишь из-за двери бабушкиной комнаты доносились попеременно приглушенный львиный рокот и мышиное попискивание. Священник вышел усталый, сел за чайный стол в столовой и улыбнулся:

– Радуйся, Антонина, исповедалась раба Божья Евдокия, причастилась Святых Тайн и даже пособоровалась. Устала, правда, не без этого. Ведь всю жизнь – день за днем – пережила, со всеми радостями и несчастьями. Пусть отдохнет. А завтра, думаю, вы её не узнаете.

Антонина присмотрелась к дароносице на цепочке, которую батюшка бережно прижимал к груди, и удивилась: сей церковный сосуд очень напоминал рюмку, только позолоченную и с крышечкой. «Так вот какую рюмку мать всё время просила!» – пронеслось в голове.

– Благодарю вас, батюшка!

– Бога благодари…

Священник сложил вещи в саквояж и стал прощаться. Он необычно долго всматривался в лица сестёр, отвёл Антонину в сторону и шепотом сказал ей на ухо: «Сдаётся мне и тебе, Антонина, есть в чем покаяться. Приходи ко мне вечером в храм после шести».

Утром Антонина собиралась на работу и услышала из бабушкиной комнаты:

– Тоня, зайди на минутку.

«Господи, да не уж-то опять!..» – бормотала она, заходя к матери.

– Дочка, ты прости меня. Замучила я тебя этими рюмками. Это нечистый попутал.

– Слава Богу, – облегченно вздохнула дочь. – Ухожу на работу. Тебе что-нибудь нужно?

– Да, Тонечка, – сказала мать задумчиво. – Ты мне святые книжки принеси. Пока зрение позволяет, читать буду.

– Конечно, мамуль, с радостью! – И побежала в свою комнату за церковными книгами.

А вечером Тоня, едва дождавшись конца рабочего дня, пошла в храм.

– О чем вы, батюшка, хотели поговорить со мной? – спросила она, сгорая от нетерпения.

– Скажи, Антонина, а дочки твои не от разных ли отцов?

– Нет, что вы! – испуганно пролепетала она, лихорадочно вспоминая прошлое. – Да нет же! Мужу своему я не изменяла.

– Ты сама-то на девочек попристальней посмотри: они разные. И только Маша на отца похожа. А Марина… другая…

И тут Антонина вспомнила. Когда она узнала о беременности, отношения с мужем были на грани развода. Алексей тогда получил повышение по службе, днями и ночами, по выходным и праздникам пропадал на работе, часто ездил в командировки. Знакомые женщины, особенно те, у кого личная жизнь не задалась, посмеивались над ней, называя «соломенной вдовой», намекали будто видели мужа в обществе молодых красивых женщин… А тут еще и Марик появился, зашел в гости с тортом и шампанским, и целый вечер они вспоминали школьные годы. Марик возмужал, выглядел великолепно – ну, вылитый Джо Дассен! Был вежлив, улыбчив, говорил приятным баритоном, вкрадчиво…

Нет! Конечно, их отношения не вышли за рамки дружеских. Когда за полночь приходил Алексей и заставал Марика у себя в доме, он с радостью пожимал тому руку, извинялся за позднее возвращение с работы и сам принимался вспоминать школьные годы, наскоро ужиная тем, что оставалось на празднично накрытом столе. Алексей даже обрадовался тому, что Тоня обрела старого друга и не сидит дома одна. Ему даже в голову, забитую рабочими делами, не могло прийти, что Тоня способна ему изменить!

А между тем, Тоня влюбилась в Марика… Она боялась себе в этом признаться, но мысли её и днем и ночью устремлялись к нему, улетали прочь из пустого дома, от замотанного мужа, от одиночества, от растущего там внутри нежеланного крошечного существа – к обаятельному, красивому, умному, мужественному человеку. Она гнала от себя мысли об измене, даже стала избегать оставаться с Марком наедине, по ночам прижималась к мужниной спине, а утром прятала глаза. Но, наконец, Тоня нашла в себе силы и мягко, но настойчиво, попросила старого школьного товарища больше не появляться у них в доме, сославшись на свою беременность и приступы токсикоза – и тот тихо и мирно исчез. Сбивчиво, спотыкаясь на каждом слове, Тоня рассказала об этой истории священнику.

– Значит, помыслом ты все-таки согрешила. Понимаешь теперь, почему Марина не на мужа, а на Марка похожа? Такое случается.

– Понимаю…

– Каешься ли ты в этом своём грехе прелюбодеяния помыслом?

– Каюсь, батюшка, – подавленно произнесла она. – Прошу меня простить и разрешить от греха.

– Да простит тебя Господь, – сказал священник и, накрыв голову женщины епитрахилью, произнес над ней разрешительную молитву.