Страница 44 из 54
Выхожу из бункера, закрываю тяжелую дверь. Иду по лесу, едва передвигаю ногами. На душе камень, в голове — пусто. Нет чувства потери, нет ощущения трагизма, иду будто плыву по течению.
За спиной раздался громкий взрыв, земля под ногами содрогнулась, в спину ударила взрывная волна, в небо сорвались птицы, испуганно закричали, с деревьев на меня обрушилась дождевая вода, она пахнет листьями. Иду, не оглядываясь, иду, чтобы никогда сюда не вернуться. Так надо.
Перед нашими взорами развертывается
это круглое отверстие, которое и заставило
назвать все явление «глазом» тайфуна.
Над этим кратером видно голубое небо,
лазурное небо летнего пляжа, напоминающее
о радости и отдыхе, и животворное солнце,
бросающее свои лучи почти вертикально.
Французский летчик Пьер Андре Молэн
Глаз бури, око тайфуна — это область покоя внутри тропического урагана, это когда снаружи ревет ветер, а над центром покоя и тишины сияет чистое синее небо, порхают птицы, жужжат пчелки и слышно, как растет трава. Оглядываясь на тот сравнительно короткий отрезок жизни, который довелось провести на полуострове, вижу себя, вижу всех нас, оказавшихся здесь, — именно в центре небесного покоя. Не знаю, сколько времени отпущено мне, отпущено всем нам, только проживаю каждый миг насколько возможно глубоко. …И пусть где-то за горизонтом ревет ураганный ветер, пусть земля содрогается, а люди предаются самым неистовым страстям — всех примирить не удастся — нам бы только подышать свежим воздухом, напоённым ароматом цветов, и передохнуть перед боем…
«И вечный бой! Покой нам только снится», — твердил частенько сквозь зубы мой друг Юра из любимого Блока. Он был воин, впрочем, почему был, в жизни таких парней случаются столь чудесные превращения, из забытых — в славные, из мертвых — в живые.
Взять хотя бы того дядечку, что проживает под стеклянной крышей — на досуге покопался в сети, сверил его нынешнюю внешность с той, что в прошлом обошла криминальные и силовые медиа-просторы — и вот предварительный результат: мой сосед, скорей всего, тот самый Лёха Черногорский, что наводил ужас по обе стороны криминальных баррикад. Благодаря звериному чутью, сверхчувствительному встроенному в мозг радару, он предчувствовал приближение опасности, подобно Хемингуэю, за десять километров распознавал запах хищника — и, бросив всё, уходил, сбегал, растворялся. И поныне спорят силовики, знавшие его лично, бандиты, авторитетов которых «завалил» сей неуловимый Джо — жив он или не очень. Видимо, зная приемы спецслужб, не особенно доверяют фотографиям застреленного Лёхи, экспертизам и заверениям спецагентов. Не удивлюсь, если окажется, что вежливый добродушный сосед до сих пор в строю, до сих пор выполняет сверхсекретные задания, лишь слегка изменив личность. Да и что там особо менять — внешне-то он такой обычный, что и глазу не за что зацепиться. Таких тысячи — а он один на сто миллионов.
…Прозрачный соленый бриз обтекает скалы с гротами, лаская лазурную поверхность моря. Вода прозрачна, подобно полусфере неба, глядящего в подвижное зеркало. Сквозь толщу воды прямо с берега удается разглядеть камешки, рыбки, крабики, освещенные косыми лучами лимонного солнца, играющего с донным населением, заботливо укрывающего малышню. Ветер обшаривает камни, заглядывая в любую щель, потоки воздуха, сливаясь с движениями солнца, навевают невероятный покой.
Приходилось менять пейзажи, приморские селения, широты, только с некоторых пор научился всюду чувствовать себя дома, может быть потому, что на самом деле мой настоящий дом там, в невидимой дали, там, откуда сходит сверкающий луч, освещая каждый миг не всегда правильной моей жизни. Иногда лучик сужался до предела, даже таял, превращаясь в сумрачную тень, а иногда — и это было прекрасно — свет разливался до горизонта, за горизонт, тогда тихая немая радость поселялась в сердце, и я окружал её всеми силами души. Оттуда, из неведомой светлой дали, ко мне тянулись зовущие руки, раздавался таинственный зовущий шепот — и это всегда дарило надежду, по-детски чистую и наивную, потому бесценную.
Здесь, на вытянутом стрелой полуострове, среди густой зелени, домишек с терракотовыми крышами, серпантином улочек, обласканным вездесущим морем — его соленое дыхание пронизывало каждую молекулу здешнего воздуха. Здешнее население ценило свободу частной жизни, никто не навязывал общение со своей персоной, удивляя вежливой робостью, угодливой ненавязчивостью, что в свою очередь, указывало либо на криминальное прошлое, либо на крайнюю степень закомплексованности, что впрочем, меня нисколько не тревожило.
Никогда не замечал за собой подобных привычек, но именно здесь включился в странный ритуал: бритьё классическим лезвием под шутки старого грека, чашечка крепкого кофе с горячей булочкой на террасе кафе у седого курда, покупки овощей и фруктов, сыра, баранины, рыбы и домашнего вина на местном рынке, прогулки по горячим камням петляющих улочек — и конечно, погружение в соленую прозрачную воду. Если сам не подойдешь поприветствовать местного жителя, никто и не решится нарушить твой покой. Здесь всё было не так как в нормальных местах, может поэтому я не удивлялся ничему.
…Например, встреча с Юрой — да, да, с моим старым другом — не вызвала у меня удивления. Мы стояли среди улочки друг против друга, переминаясь с ноги на ногу — и молчали.
— Загорел, как негр, — промолвил он, наконец.
— Думал, я тебя не узнаю? — усмехнулся я. — У какого мясника делал операцию по изменению внешности?
— А ты всё такой же шутник! — Юра обнял меня. — Скучал по тебе. Ну, как ты здесь, освоился?
— Вроде да, — кивнул я.
— Никто не достаёт?
— Наоборот, все такие скромные, — сказал я и осёкся. — Слушай, Юр, а это что… на самом деле?..
— Ага, нечто вроде отстойника. Ни одного случайного жителя. Тут или тебя охраняют, или те, кто охраняет, — и все при деле. К тебе зайдем?
— Конечно, милости, как говорится, просим.
— Кстати, вон там дом со стеклянной крышей — видишь? — Юра показал за спину. — Там живет на покое вообще легендарная личность. Винца домашнего нальешь? Оно тут уникальное.
— Я тоже заметил, с каждым глотком словно солнце пьешь. Вкус цветочный и цвет золотой. Пей, на здоровье! Так, что за личность?
— Помнишь, устранение арабских наемников на Кавказе? А криминальных авторитетов, решивших подмять под себя столичную власть? А побег из тюрьмы, из которой сто пятьдесят лет никто не бегал?
— Да видел его, ничего геройского: так себе старичок, — спровоцировал Юру на подтверждение моих подозрений, моих сетевых изысканий.
— А знаешь, в чем его главный секрет? Чутьё! Как у зверя — за десять километров опасность чувствует. — Юра будто повторял мои же слова. — Как-то его спросили, можешь ли опыт молодежи передать. А он — не могу, это на подсознании, у меня все в роду по мужской линии охотниками и разведчиками были, одни за линию фронта ходили, и без «языка» никогда не возвращались.
— Я тебе вроде бы докладывал, — усмехнулся я, — у меня вместо звериного чутья — голос ангела моего офицерского. Уж он-то не ошибается.
— А я, собственно, по этому поводу. Прости, необходимо нарушить твой покой.
— Всегда пожалуйста, а то малость заскучал.
— Это ненадолго. Мы мигом — туда и обратно.
Потом был автомобиль, потом — самолет, и наконец, вертолет — полтора часа, и мы на вилле олигарха. Веселый парень лет тридцати с небольшим, босиком, в шортах и рваной футболке вышел нам навстречу.