Страница 9 из 59
Его дом примостился на откосе, который, изгибаясь, тянулся на несколько миль на север. Его неровные склоны, усеянные огромными валунами, служили отменным укрытием для пушных животных. Это было первое место промысла молодого траппера и Хаселе испытывал к нему ностальгические чувства. В дни молодости его, как и прочих, тянуло в отдаленные и глухие места, но теперь он стал уже слишком стар, чтобы бегать за зверем. Тем не менее, он каждый день обходил свои владения, больше из привычки, чем по необходимости. Некоторым из наиболее внушительных нагромождений камней на своём откосе он даже присвоил названия, любимым из которых было Три Исполина. Это было особое место. Там, в укромном месте между тремя огромными глыбами, он обнаружил небольшое месторождение соли, которую и добывал для выделки шкур. Именно ему он был обязан всем своим богатством. Не найти он этой соляной жилы, он так и остался бы нищим. И, вероятнее всего, давно закончил бы свои дни.
Между чудовищными валунами в огромном количестве лежали более мелкие камни. С западной стороны каждого из них намело конус из снега, соответствующий его величине, с остриём, направленным точно в ту сторону, куда дул ветер с далекого Перевала. Всё это раньше было морским берегом, берегом давно исчезнувшего моря, которое омывало континент Кампаннлат с севера в те далекие благодатные времена. Но море исчезло так давно, что никто не мог вспомнить, когда это было.
На западной стороне Трех Исполинов под защитой каменных громад росла небольшая чаща колючего кустарника, выпускающего летом зеленый лист. Старый Хаселе очень ценил эти пряные листья, приправляя ими своё безвкусное варево, и даже ставил возле кустарника ловушки для животных, покушавшихся на его жалкое богатство. Сегодня он обнаружил в них юношу, почти мальчика. Юноша лежал без сознания, запутавшись в коварных силках. С помощью жены Хаселе приволок его в дымное святилище своего дома, причем хрупкая Лорел в основном мешала ему. Когда они поднялись на склон, он почувствовал, что его сердце едва не выпрыгивает из груди. Уже много лет ему не приходилось прилагать таких усилий.
В других обстоятельствах Хаселе не был бы так благороден, но одежда Юли привлекла его внимание. Ноги юноши покрывали сапоги из шкуры йелка, зашнурованные до колен. На нем были также теплые штаны и старая отцовская куртка из медвежьей шкуры с мехом внутрь, подогнанная ему по росту матерью; это грубое одеяние было натянуто прямо на голое тело. Поверх куртки на плечи Юли была накинута цельносшитая парка с капюшоном. Онесса в те дни, когда болезнь ещё не свалила её, украсила её белыми хвостами кроликов, пришив по три хвоста на каждое плечо, и отделала воротник узором из красных и синих бус -- последнего сокровища, которое уцелело в её семье. Несмотря на всё это Юли представлял собой плачевное зрелище. Его юное лицо было совершенно измученным.
-- Ты посмотри, он не дикарь, как те, -- с восхищением сказала Лорел. -- Видишь, как его парка украшена красными и синими бусами? И сам он просто прелесть, не правда ли?
-- Не говори ерунды, -- оборвал её муж. -- Парень выглядит так, словно вот-вот отдаст концы. А ведь он явно знатного рода. Так что дай ему теплого супа. Наверняка, его племя щедро отблагодарит нас.
Старуха зачерпнула ковшиком горячего варева и осторожно влила в рот найденыша несколько глотков, поглаживая его горло, пока он не проглотил живительный настой. Юли очнулся, кашлянул, сел прямо и шепотом попросил ещё. Кормя его, старуха сочувственно поджала губы при виде опухших в тепле щек, покрасневших век и ушей, жестоко истерзанных морозом. Она прижала юношу к себе, положила руку ему на плечо, покачивая его и вспоминая давно забытое счастье, которому она затруднилась бы дать теперь название.
Виновато оглянувшись, она увидела, что Хаселе уже ушел. Ему не терпелось узнать, по какому делу к нему пожаловали знатные господа из Панновала.
Старая Лорел со вздохом опустила темную голову юноши и последовала за своим мужем. Он уже потягивал выпивку с двумя здоровенными, раскормленными, словно боровы, торговцами. От их сырой одежды шел пар. Лорел потянула Хаселе за рукав.
-- Может быть, два этих добрых господина возьмут с собой в Панновал больного юношу? Мы не сможем прокормить его здесь, ожидая, когда его сородичи придут сюда. Мы и так голодаем, а Панновал богатый город, там всегда много еды.
-- Оставь нас, мать, мы ведем переговоры, -- ответил Хаселе барским тоном. -- Разве ты не видишь, что у нас важный разговор?
Она, хромая, вышла через заднюю дверь и принялась наблюдать, как их раб-фагор, позвякивая прикованными к его ногам цепями, привязывал собак торговцев к каменной конуре. Этого фагора они взяли в плен очень давно, ещё во времена своей полузабытой теперь бурной юности. Затем взгляд её устремился в серое безрадостное пространство востока, сливавшееся вдали с таким же серым безрадостным небом. Этот юноша пришел из той бесконечной пустыни. Недавно из ледяного безмолвия начали приходить люди -- поодиночке или парами -- едва переставляя ноги на последней стадии истощения. Лорел так и не смогла понять, откуда же они шли. Она знала лишь то, что за этой холодной заснеженной пустыней тянутся ещё более холодные горы Перевала. Один путник, особенно измученный, бормотал что-то о горящей горе, которая извергает огонь. Она осенила себя святым кругом над впалой грудью. Храни её Колесо от таких ужасов!..
Но в молодости её часто влекло в эту даль. Закутавшись потеплее, она подолгу стояла на краю откоса, устремив взгляд на восток. Над ней, помахивая одинокими крыльями, проносились челдримы, а она, упав на колени, рисовала в своём воображении смутную массу святых, которые, налегая на вёсла, направляли плоский круг её мира к тому месту, где не всегда шел снег и дул ветер. Потом, плача, она шла домой, проклиная надежду, которую принесли ей челдримы. Надежда умирала, оставляя лишь боль.
Хотя Хаселе выпроводил жену тоном, не допускающим возражений, он, тем не менее, как и всегда, оценил про себя то, что она сказала. Когда его сделка с двумя господами была заключена и небольшая груда лекарственных трав, шерстяных полотен и мешочков с мукой уравновесила скромную горстку драгоценных пряных листьев и кипу шкур, которые заберут оба торговца, Хаселе предложил гостям решить судьбу больного юноши. Может быть, они даже заберут найденного им незнакомца в свой цивилизованный мир? Он добавил, что на юноше была искусно украшенная парка и поэтому, -- о, это всего лишь предположение выжившего из ума старика, господа! -- он мог быть важным лицом, или, по крайней мере, сыном важного лица, благодарность которого не замедлит последовать.
К его удивлению господа заявили, что они с радостью возьмут знатного юношу с собой, но за это им по чести причитается дополнительное вознаграждение в виде всего одной шкуры йелка, чтобы возместить непредусмотренные расходы, а также за отзывчивость. Хаселе поломался для приличия, но затем согласился. Чужак в доме был ему совершенно ни к чему. Он не нуждался в помощниках или рабах, к тому же скармливать человеческие останки собакам ему не нравилось, а мумифицировать трупы незваных гостей и хоронить их в подземных гробницах, как велели обычаи, было и вовсе не в его привычках.