Олдорандо

   Она умоляюще дотронулась до его руки.

   -- Ты будешь бывать там, -- уверенно сказала Туска. -- Тогда ты сможешь узнать, что стало с моим несчастным сыном, что случилось с Усилком, жив ли мой мальчик... Скажи ему, что я всё время думаю о нем. А когда узнаешь, приходи ко мне. Я буду молиться за тебя до конца моей жизни, клянусь!

   Юли смущенно улыбнулся.

   -- Ты очень добра ко мне, Туска. Но неужели бунтари, которые желают свергнуть правителей Панновала, ничего не знают о твоём сыне?

   Туску вдруг охватил страх.

   -- Ты станешь совсем другим человеком, Юли, когда станешь священником, -- сказала она. -- Жестоким, подозрительным. Я видела, как это бывает. Поэтому я больше ничего не скажу. Я боюсь повредить остальным членам семьи.

   Юли потупил взор.

   -- Да покарай меня Акха, если я когда-нибудь причиню вам зло.

<p>

* * *</p>

   Когда Юли снова появился у своего наставника, рядом с Сатаалом стоял офицер милиции, держа на привязи фагора.

   -- Готов ли ты пожертвовать всем, что у тебя есть, -- спросил святой отец, -- ради служения Великому Акха?

   -- Да, -- немедленно ответил Юли, -- я готов.

   -- Да исполнится сиё, -- священник хлопнул в ладоши и офицер немедленно ушел, уводя за собой и фагора. На его лице была написана алчность. Юли понял, что всё, нажитое им в Панновале, будет конфисковано в пользу властей. Без всяких объяснений. Всё, чем он обладал -- комната, жалкая утварь, небольшой запас шкур, добытый ужасной ценой чужих жизней, -- всё это даром достанется тупому держиморде. Он же лишился всего, чем обладал, кроме одежды, которая была на нем, да спрятанного под ней костяного ножа, с которым Юли не расставался, вопреки запретам.

   Он вспомнил, как над костяной рукояткой этого ножа склонялась Онесса, вырезая на ней узоры, и что-то -- воспоминание об оружии или воспоминание о матери -- придало ему мужества. Да, его ждет жестокое испытание, но ещё не всё потеряно -- и в любом случае он будет биться до конца, благо, есть чем. Вряд ли кто-то здесь подозревает, что у него есть оружие. Для жителей Панновала оно было запрещено и милиция строго следила за исполнением запрета -- ведь от этого, в конечном счете, зависела её собственная безопасность...

   Не говоря ни слова, Сатаал, поманив Юли пальцем, направился в сторону Святилища. С сильно бьющимся сердцем Юли последовал за ним. Он не мог поверить, что его мечта исполнилась так быстро.

   Когда они подошли к деревянному мосту, переброшенному через ущелье, в котором бушевал Вакк, Юли оглянулся назад. За его спиной волновалась, шумела, торговалась и менялась толпа, но его взгляд скользнул дальше, к тому месту, где за распахнутыми воротами Рынка блистал ослепительный снег.

   Не зная почему, он вспомнил об Искадор, девушке с темными распущенными волосами. Затем он поспешил за священником.

   Они взбирались вверх, по террасам мест паломничества, где люди, толкаясь, спешили положить свои приношения к ногам Акха. Сатаал быстро обогнул постамент идола. За ним была литая бронзовая дверь с замысловатым рисунком, сейчас открытая. Они направились к ней по небольшим ступенькам.

   Переговорив со стражей, Сатаал быстро прошел за неё и поманил за собой Юли. Когда они вошли внутрь и пошли по узкому проходу, свет быстро померк. Когда они ступили на потайную плиту, звякнул сигнальный колокольчик и Юли оступился от неожиданности. Его вновь охватило беспокойство. Он не ожидал так быстро попасть в святая святых и вовсе не был уверен, что готов к такой чести.

   В Святилище не было ни души. Юли даже не ожидал, что такое возможно в перенаселенном Панновале. Впервые за долгое время он оказался в одиночестве, если не считать идущего перед ним наставника. Их шаги отдавались в узком коридоре гулким эхом.

   Здесь было так темно, что Юли ничего не мог разглядеть. Священник впереди него казался бестелесным призраком, ничем, темнотой в темноте. Юли не осмеливался ни остановиться, ни заговорить -- такое считалось здесь непозволительной дерзостью. От него сейчас требовалось лишь одно: слепо идти за своим наставником, и всё, что бы ни произошло, он должен воспринимать как испытание своей веры. Если Акха любит подземную тьму, то так же должен любить её и он. Тем не менее, пустота тяготила его. Он кожей ощущал незаполненность окружающего пространства и эта пустота звенела у него в ушах. Казалось, они уже целую вечность продолжали идти в самое чрево горы. Голова Юли кружилась от ощущения вечности.

   Мягко, внезапно, возник свет. Колонна света пронзила озеро стоячего мрака, создав на его дне яркий круг, к которому направлялись двое погруженных во тьму людей. Грузная фигура священника была четко видна на фоне света. Казалось, вечность отступила и Юли пришел в себя. К нему вернулось осознание значительности происходящего, он вспомнил, куда попал, и осмотрелся.

   Стен не было. И это обстоятельство вызывало ещё больший ужас, чем полная тьма. Юли уже привык к замкнутому пространству. Уже несколько недель его окружали каменные коридоры, стены, всевозможные перегородки, в сумерках он всё время натыкался на кого-нибудь -- спину незнакомого мужчины, плечо женщины или торговца, углы подземных келий...

   Прежде ему был незнаком непереносимый страх перед открытым пространством, но он уже отвык от заснеженных просторов равнины и Перевала. И теперь его охватил острый приступ агорафобии. Он в ужасе бросился на каменный пол, издав придушенный стон и прижавшись к спасительной тверди.

   Священник не обернулся. Он достиг того места, где колонна света упиралась в пол и продолжал идти дальше, постукивая каблуками по очерченному светом кругу. Скоро он вышел из бьющего сверху светового столба и снова погрузился во тьму, так что его фигура почти мгновенно скрылась за туманным облаком света.

   Это ужаснуло Юли ещё больше, чем открытое пространство. Он оставался здесь в одиночестве! Придя в панику от этой мысли, юноша стремительно вскочил и побежал вперед.