Из личных записок следователя

Так что 5 лет этой девочке я вполне мог обеспечить, но не видел в этом смысла, учитывая, что люди (бросивший ее парень и выгнавший ее из дома отец), толкнувшие ее на этот шаг, опаснее для общества, чем она сама.

Два Федора и Семен

В средине шестидесятых, в самом начале моей следственной карьеры в городе Котельниково Сталинградской области особо памятными для меня оказались два убийства. О первом убийстве вспоминать крайне прискорбно, поскольку в нем в какой-то степени должен был участвовать сам автор этих записок, но о нем нельзя не сказать, так как оно связано со вторым, уже по настоящему криминальным, которое, по сути, было моим крещением в сложной деятельности следователя.

Жена хозяина, на квартире которого я жил, пожилая, но энергичная казачка по имени Лиза, без отдыха хлопотала по хозяйству, кормила кур и свинью, чем-то торговала на привокзальном рынке, готовила на кухне. Она старалась угодить мужу во время обеда, но сама в его присутствии за стол не садилась даже когда мы с хозяином за ужином выпивали по рюмке в честь какого-то праздника. Меня это первое время удивляло. По незнанию казачьих традиций однажды я пригласил хозяйку к столу, но хозяин решительно меня одернул.

– Еще чего не хватало, – жестко сказал он, – чтобы женщина сидела за столом с мужчинами. Это у нас казаков не принято.

Женщина совсем не обиделась, а только сказала, что она еще успеет поесть, что для нее главное, мужиков накормить.

Однажды перед седьмым ноября старик попросил меня помочь ему убить борова, он так и сказал, убить. Как потом выяснилось, он действительно собирался в него стрелять из охотничьего ружья картечью, что потом и произошло. Для людей деревни, имеющих хозяйство с домашними животными, это событие может показаться вполне обычным. Хотя я и сам родился и до самой армии жил в деревне, эту просьбу старика выполнить чисто психологически не мог. Когда-то в юности даже на охоте на рябчика или зайца, не убил ни одного из них. Уже тогда я осознал всю нелепость и глупость убийства любых тварей природы без всякой особой нужды, которые имеют такое же право жить на земле, как и сам человек. Они живут, как правило, не причиняя человеку никакого вреда и виноваты только в том, что перед нами бессильны. Я знал рыбаков, которые не едят рыбу, но ловят ее увлеченно и умело целыми сутками, а также охотников, которым не нужно мясо, но им хочется убивать, нравится сам этот процесс.

Однажды только я подстрелил дикую утку, но и то, честно признаться, меня до сих пор мучает совесть. Суть в том, что я не убил ее, а только ранил в голову и крыло. Это произошло в Сибири на моей родине, куда я приехал в отпуск к родителям. Раненую утку я привез домой в Сталинград, который тогда еще не был переименован. Двое суток вез ее с большими трудностями в плацкартном вагоне поезда, и выхаживал дома, поселив в ванной. Утка вскоре поправилась, хотя не видела на один глаз, и у нее не работало одно крыло, но так и не привыкла к людям. Как я ни старался ей угодить во всем, она шарахалась от меня, и я понимал, что она не может меня простить за мой выстрел. Потом вдруг перестала выносить воду. Когда я сажал ее в ванну, до половины наполненную водой, ее перья намокали, как у курицы, и она рвалась прочь из ванны. Я долго не мог понять, в чем причина ее такого перерождения, потом понял – для нее вредна хлорированная вода. Она обезжиривает ее перья. Утку пришлось отдать охотнику в качестве «подсадной». Думаю, это лучшее, что я мог для нее сделать, хотя и обрекал на недобрую миссию против ее собратьев.

Позже я написал балладу об охоте на медведя, показав доброту зверей и звериную суть охотников. Баллада называется «Быль о рыжем медведе и собаке Беде». Она завершается трагедией – во время охоты трагически погибает моя собака Беда, но не от лап медведя, а от выстрела пьяного охотника.

Поэтому участвовать в убийстве борова я отказался, чем крайне удивил старика и даже расстроил. Он не понял, рассердился всерьез и назвал не мужчиной. Вместо меня Федор пригласил помощником своего приятеля Семена. Без всякой предварительной подготовки старик подошел со своим ружьем к ограде и выстрелил в животное, как мне показалось, почти не целясь. Боров разразился истошным визгом и заметался по загону. Старый артиллерист, бросив ружье, без малейшего колебания перелез через ограду внутрь загона, и оказался один на один с разъяренным животным. К нему в загон прыгнул Семен.

– Лиза! Подай ружье – кричал Федор своей жене, прибежавшей к загону.

Хозяйка схватила валявшееся на соломе ружье, в панике искала патроны и не могла их найти.

– Где патроны?! – кричала она, стараясь перекричать истошный визг борова.

Около калитки двора скопилась уже кучка зрителей, которые с интересом взирали на эту картину. Хозяйка, наконец, нашла патроны, перезарядила ружье и подала его Федору. Он выстрелил и все было кончено.

Я с тревогой смотрел на действия Федора, медленно приходя в себя. Семен, пытавшийся помочь Федору в загоне, тяжело дыша, с белым лицом перелазил через забор.

– Да тут же калитка есть, – сказала ему хозяйка.

Но он, кажется, ее не слышал.

– Погоди, Семен, не уходи, – сказал ему Федор, – поможешь мне.

Он один был почти совсем спокоен, как будто ничего особенного не произошло. Только когда они уже умывались прямо из ведра, вынесенного из дома хозяйкой, Федор сказал:

– Видно глаз уже не тот. По танкам я ловчее стрелял когда-то. Хотел в ухо, а попал в лоб. А на лбу у кабанов броня, как у танка. Того тоже в лоб взять было нельзя. Так и ждешь, бывало, чтобы подставил бок.

Все успокоились только, когда тетка Лиза поставила на стол большую сковороду с жареным мясом, и мы выпили по граненому стакану самогона. Семен оказался веселым человеком. Он рассказывал смешные анекдоты, и сам смеялся до изнеможения, совершенно не заботясь о том, смешно ли это для его компаньонов. Старый Федор, раскрасневшись, пыхтел от нескрываемого удовольствия в свои казачьи усы и подливал нам самогона, отчего Семен приходил во все больший восторг.

– Говорят, сын у тебя родился? – спрашивал его Федор.

– Да. А ты думаешь, отчего я такой радостный. Даже кабан твой меня сегодня не запугал, – весело отвечал Семен. – Долго я ждал сына. В честь отца моего, погибшего под Варшавой в сорок четвертом, Федором назвали. Так что, теперь у нас в городе два Федора. Один старый, другой малый.

И он вновь рассмеялся над собственным открытием.

– Моему Федору скоро три месяца уже, – умиленно улыбаясь, продолжал Семен, – богатырь, материной груди не хватает. По утрам хожу за специальным молоком для детей, которое бесплатно готовится при нашей молоканке. Федор съедает все и растет не по дням, а по часам.

Он весь светился. Теперь его поведение меня совсем не удивляло. Именно так чувствует себя по-настоящему счастливый человек, и ведет себя соответственно. Да, конечно, это не он смеялся здесь над собственными шутками и анекдотами, это смеялось его отцовское счастье.

Я смотрел на моих компаньонов и думал о том, что таким был мир на планете Земля и тысячи, и миллионы лет назад, но, главное, таким он будет всегда. Рай уживается с адом, рядом с жестокостью живет в людях простое человеческое тепло, ради чего и стоит на свете жить.

Никому и в голову не могло прийти в тот вечер, что убийством кабана он не закончится. От выпитого самогона все мои мысли приобрели почти совсем голубой цвет, как бывает просветление после грозы. В этот вечер, проводив Семена, мы с Федором, порядком захмелевшие, разошлись по своим комнатам, рано легли в постель, и я почти мгновенно уснул. Снился раненый кабан и друг Федора Семен, который один боролся с разъяренным животным в том самом хозяйском загоне, а мы с Федором почему-то стояли за оградой в роли зрителей. Я хотел помочь Семену, рвался в загон, но Федор держал меня за руку, и говорил: «Не надо, он сам справится». От страха я проснулся и снова уснул не сразу.

Разбудил меня Федор, сильно тормоша и что-то говоря громко и взволнованно. Я только разобрал слово «убили», которое Федор произнес не менее пяти раз.