Страница 4 из 17
– Доброе утро, сударыня! – поприветствовал лекарь.
– Доброе, да не для всех! – чуть слышно произнесла княгиня. – Здравствуй, Роджерсон. Я, видимо, ошиблась, пригласив тебя.
– Вы нашли себе другого лекаря?
– Речь не о лекаре. Пора священника звать!
– Зачем?
– Исповедаться и ожидать конца.
– Опять газет начитались? Новое землетрясение обещают? Или на этот раз что похуже?
– Похуже, похуже, любезный мой Роджерсон! И называется сия жуткая напасть очень просто – годы! Мой благоверный, царство ему небесное, – княгиня истово перекрестилась, – покинул этот мир восемь лет назад. Восемь! И было ему 67 лет, 6 месяцев и 15 дней.
– Помню, помню сие печальное событие, – вздохнул доктор.
– Ну, вот! – продолжила Голицына. – А мне сейчас…
Княгиня позвонила. Вошла молоденькая горничная.
– Сегодня что? – спросила Наталья Петровна.
– 20 сентября 1806 года.
– Значит, мне…?
– Шестьдесят пять лет, восемь месяцев и три дня.
– Ступай!
Горничная вышла.
– Вот так, сударь, – вздохнула княгиня. – 65 лет, 8 месяцев и 3 дня. К концу качусь! Качусь, качусь – без остановки.
Роджерсон улыбнулся.
– A rolling stone gathers no moss – катящийся камень мхом не обрастает! Так у нас на Британских островах говорят.
– Что ты хочешь этим сказать, Роджерсон?
– Я знаю вас сорок с лишним лет, княгиня. И надеюсь, что наше знакомство продлится ещё столько же!
– Не стоит обольщаться, Роджерсон! Господь не допустит этого. Не зря вон хворобы докучать начали. Пожил, сколь отмерено, вот и жизнь похерена. Так на Руси говорят.
– А в Британии на хворобы смотрят иначе, и говорят так: What ca
– Терпела бы, кабы ни скрип во всём теле.
– И на этот счёт у британцев ответ есть: A creaking door hangs long on its hinges – скрипучая дверь до-о-олго висит на своих петлях!
– Так то дверь, а я Голицына! – напомнила княгиня. – От Гедимина семнадцатое колено!
– Вот видите! – вновь улыбнулся Роджерсон. – Вы сами не дадите себе спокойно покинуть этот мир, пока не устроите его по своему усмотрению.
– Ох, хотелось бы! – с надеждой в голосе вздохнула Наталья Петровна.
– И ещё не позволят прежде времени отойти в мир иной гораздо более грозные супротивники.
– Кто такие? – насторожилась княгиня.
– Интриги придворные. Как их по-русски ещё называют? Дрязги?
– Да! – согласилась Голицына. – Придворные дрязги.
Она подышала на стекло, написала пальцем две большие буквы «П» и «Д» и повторила:
– Придворные дрязги… И ещё эти фавориты несносные!
– Что «фавориты»? – не понял Роджерсон.
– Жизнь укорачивают.
– Кому?
– Тому, у кого они в фаворе.
– Глупости!
– А государыня императрица?
– Какая именно? – вновь не понял доктор.
– Екатерина Алексеевна. Сколько их было у неё – фаворитов этих! Многие и поныне здравствуют, живут себе припеваючи! А государыня…, – Голицына перекрестилась. – Царство ей небесное!
– Кто знает, – усмехнулся Роджерсон, – не будь их у неё, не отправилась бы она в лучший из миров намного ранее шестого ноября!.. Наши жизни удлиняет или укорачивает только один Господь Бог. Вот у кого надо стремится оказаться в фаворе!
– Спасибо, Роджерсон! У тебя талант успокаивать душу. За то и ценю тебя превыше всех прочих.
– Честь имею, сударыня! – откланялся лекарь. – И спасибо на добром слове!
Дождавшись, когда шаги лейб-медика стихнут, Голицына позвонила.
Вошёл Панкратий Быков и остановился в дверях, ожидая распоряжений.
– Вот что! – княгиня задумалась. – Служит в Коллегии иностранных дел некто Гончаров. Звать его… Николай сын Александров. Хорошо бы о нём… И побыстрее!
– Всю подноготную?
– Всю!
– Слушаюсь!
И Панкратий удалился.
Апартаменты императора в Зимнем дворце покидала Мария Антоновна Нарышкина, красивая двадцатишестилетняя женщина. За нею следовал император Александр Павлович.
– Vous allez me manquer, Marie! – любезно произнёс Александр.
– По-русски, мой милый, по-русски! – укоризненно поправила Нарышкина.
– Что, что? – не понял император и повернулся к Марии правым ухом.
– По-русски надо говорить, мой милый! – громко повторила Нарышкина.
– Да, да, это чудовище Бонапарт! Вы будете скучать по мне, а я по вас, мой ангел!
– Сию скуку легко развеять!
– Как?
– Окружив заботой будущую мать наследника или наследницы престола!
– Это мой долг святой! – вздохнув, ответил Александр.
– К тому же у тебя теперь есть с кем коротать время.
– Ты о ком, мой ангел?
– О птичке!
– О ком, о ком? – не расслышал император.
– О попугайчике, мой милый, о попугайчике! – гораздо громче произнесла Нарышкина.
Она подошла к столу, но котором стояла клетка с попугаем.
– Как дела, мой хохлатик? У тебя теперь новый хозяин! Скучать не будешь? Я буду тебя навещать, моя птичка! Всё, до свиданья! – и Мария Антоновна повернулась к императору. – Adieu! A bientot! Au revoir!
– По-русски, мой ангел, по-русски! – с насмешливой укоризной оживился император.
– Ах, да! Этот Бонапарт!.. Желаю приятно провести время, мой милый!
– До встречи, мой ангел!
– До встречи!
Они обменялись воздушными поцелуями. Александр вернулся в свои апартаменты, а Мария Антоновна стремительно пошла по пустому дворцовому коридору.
Одетая во всё чёрное княгиня Голицына села в экипаж и велела кучеру ехать в Зимний дворец. Уютно расположившись на сиденье, она рассеянно взирала на прохожих, которых обгоняла её коляска. Вдруг впереди показалась мужская фигура, весёлым колобком катившаяся по тротуару.
– Стой! – крикнула княгиня. – Остановись!
Кучер от неожиданности вздрогнул и натянул вожжи:
– Тпр-р-ру!
Экипаж остановился. Голицына, приоткрыв дверцу, позвала:
– Мсье Марат! Мсье Марат!
Шедший вприпрыжку мужчина-колобок обернулся на крик:
– Вы меня?
– Oui! – ответила княгиня и жестом поманила его к себе. – Asseyez-vous a moi!
Мужчина поднялся в экипаж и сел напротив княгини.
– Трогай! – крикнула она кучеру и улыбнулась. – Bonjour, monsieur Marat! Je suis content de vous voir!
– Здравствуйте, княгиня! – ответил Марат. – Я не верю своим ушам! Куда я попал?
– Je ne vous comprends pas, monsieur Marat!
– Что же здесь непонятного, мадам? Во-первых, с некоторых пор в России полагается говорить по-русски, так? Или сей обычай уже отменён?
– Нет, нет! – засмеялась Голицына. – Всё время забываю! Этот ваш самозваный император, будь он неладен!.. Добрый день, господин Марат! Рада вас видеть!
– Я рад вдвойне! Но теперь, во-вторых! – с напускной строгостью сказал француз. – Вы упорно называете меня Маратом. Разве я похож на якобинца?
– Похож! Ещё как похож! – снова засмеялась княгиня. – Вылитый бунтовщик!
– Тогда и зовите меня на русский манер!
– Как это?
– Емелькой Пугачёвым.
– Пугачёвым? Вы собираетесь кого-то пугать?
– Пугать? – картинно ужаснулся француз. – Да я за последние тридцать лет пальцем никого не тронул! Мухи не обидел! И вы, мадам, об этом прекрасно знаете.
– Oui, знаю!
– А когда по высочайшему дозволению государыни Екатерины моя опасная для русского уха фамилия Марат была заменена тихой и мирной Будри, я и вовсе отстранился от своего брата-якобинца Жана-Поля! И стал тише травы, ниже воды!
– Тише воды, ниже травы! – поправила Голицына.
– Да, да! Всё время путаю. Тише воды!
– Так уж и тише? Все французы бунтовщики и смутьяны!
– Ну, так и зовите меня на французский манер!
– Как это?
– Будриапарт!
– Будри-апарт? – со смехом повторила княгиня. – Забавно! Весьма забавно!
– Вот и выбирайте, кто вам милей! Коронованный самозванец? – Будри взмахом руки набросил на лоб прядь волос и, заложив руку за обшлаг сюртука, застыл в позе Наполеона. – Или якобинец, взбудораживший Францию и Европу 13 лет назад? – француз взлохматил волосы и изобразил якобинца-оратора.