Альфа и Омега

Он отступил в сторону, войдя в диагонально падающий сноп солнечных лучей, и мы послушно последовали за ним. Джен держалась чуть в стороне, и я не сразу поняла, что она снимает нас на телефон.

— Зачем это? — удивленно спросила я, покосившись на нее.

— Для истории, — коротко пояснил отец Горацио. — А также в качестве доказательств для моих братьев. Если мы хотим, чтобы Церковь перестала вас преследовать, мы должны предоставить ей вескую причину для этого. К тому же, чего скрывать, подобный ритуал проводился считанные разы за всю историю нашей расы, так что упустить возможность его задокументировать было бы кощунством, разве не так?

Я перевела неуверенный взгляд на Йона, но тот лишь хмуро пожал плечами, давая понять, что ему плевать.

— Хорошо. Теперь возьмитесь за руки, — кивнул священник. — Только закатайте рукава, пожалуйста, чтобы метку было видно.

Мы с альфой послушно исполнили его указание, развернув предплечья и ладони кверху и не слишком удобно, но все же сцепившись пальцами. Джен подошла ближе, и с ее губ сорвался удивленный вздох, когда прямо на ее глазах и под объективом камеры наши рисунки на коже ожили, потянувшись друг к другу и в конце концов соединившись воедино. Как всегда, меня в этот момент обдало теплом и каким-то невероятно успокаивающим и глубоким чувством завершенности и правильности. Подняв взгляд на Йона, я поняла, что он тоже смотрит на меня. Было так странно, так волнующе и головокружительно видеть в нем совсем другую личность, самостоятельную, самобытную, уникальную, и в то же время — как будто продолжение и отражение самой себя. Полюбив Йона, я полюбила и себя тоже. Или, скорее, поняла, что могу быть достойна любви просто за то, кто я есть. Если бы только у нас было больше времени…

— Я буду читать ритуальный текст, а вы, когда я буду замолкать, должны по очереди повторять: «Я отпускаю тебя на волю». И так три раза. После третьего раза метка должна исчезнуть, — проговорил священник.

— Так просто? — удивленно поднял брови Йон. — И никаких… жертвоприношений, танцев с бубнами и магических зелий?

— Я же говорил, что ритуал похож на свадебный, — ответил отец Горацио. — Он прост по форме, но в нем есть одна особенность, о которой составитель этого текста упоминает несколько раз.

— Что за особенность? — уточнила я, нахмурившись.

— Ваше желание избавиться от метки должно быть искренним. В противном случае…

— В противном случае что? — с тревогой спросила Джен, покосившись на меня.

— Не могу сказать точно, но, вероятно, процесс будет… более болезненный, чем должен быть. Одно дело вырвать засохшее деревце, другое — то, что изо всех сил цепляется живыми корнями за землю.

— Но ведь… все равно сработает, да? — не унималась моя подруга.

— Должно, — не слишком уверенно подтвердил отец Горацио. — Начнем?

Я кивнула, шумно выдохнув и прикрыв глаза. К боли я уже привыкла, и потерпеть еще немного было не так уж сложно.

«Смотри, какой сильной я стала, — мелькнуло у меня в голове. — Ты сделал меня такой, даже не подозревая об этом. И я отплачу тебе, вернув твою свободу, раз она так важна для тебя».

Священник начал зачитывать текст ритуала, и его звучный, хорошо поставленный и отточенный годами лекций голос заполнил все пространство маленькой, наполовину заваленной снегом церквушки. Подняв глаза, я смотрела на дыру в крыше и на кусочек голубого неба за ней, и отчего-то внутри меня разливалось не слишком знакомое мне чувство умиротворения и смирения. Йон готов был отдать свою жизнь за мою, а я отдавала свою любовь за его мечту и цель. Наверное, можно сказать, что теперь мы квиты.

Отец Горацио замолчал, выразительно посмотрев на нас, и я произнесла первой, посмотрев своему альфе в глаза:

— Я отпускаю тебя на волю, Йон.

— Я отпускаю тебя на волю, Хана, — повторил он, и я приготовилась к вспышке боли, что неизбежно должна была вгрызться в мою плоть. Но этого не произошло. Осыпаясь золотистой крошкой, наша связь разомкнулась, и ленточка начала расползаться в две разные стороны, полностью сойдя с ладони.

Вот оно что. Возможно, я и не хотела отпускать Йона, но все же готова была это сделать по собственной воле. Судя по всему, этого уже было достаточно.

Отец Горацио заговорил снова, и теперь я уже не могла отвести глаз от лица любимого мужчины. Я не чувствовала, что вместе с рисунком на моей коже исчезали и мои чувства. Нет, они совершенно не менялись, возможно даже наоборот — наливались кровью и соком, словно гордо осознавая и провозглашая самих себя. Это был мой выбор — с того самого утра, когда я увидела его на крыше Дома и когда он впервые спрятал меня под свою толстовку, чтобы защитить от моих внутренних демонов, я день за днем выбирала его. Разве могло в конце концов быть иначе?

— Я отпускаю тебя на волю, Йон, — снова произнесла я, когда священник замолк во второй раз.

— Я отпускаю тебя на волю, Хана, — эхом отозвался он, и наша ленточка стала еще короче, выгорая и рассыпаясь на глазах. Теперь ее длина составляла не больше пяти-шести сантиметров, и видеть ее такой короткой было непривычно. За те три недели, что она была частью моей жизни, я привыкла к ней ничуть не меньше, чем к Йону, Медвежонку или плотному запаху других омег, что постоянно окружал меня в Доме Бархатных Слез. И несмотря на кучу проблем, что она принесла, на боль и неудобства, что причиняла, я почти любила эту маленькую красную засранку. Ведь она доказала мне, что миром не правит хаос и случайности и что даже для самых инертных и заплутавших душ может найтись своя красная нить, по которой можно будет выйти к свету.

— Я отпускаю тебя на волю, любовь моя, — в третий и последний раз сказала я, ощущая, как в глазах кипят слезы, а грудь сжимает от тоски, беспричинного восторга и все разрастающегося чувства невосполнимой потери.

— Я отпускаю… — Йон вдруг замолк, глядя на меня, на мое раскрасневшееся лицо, выбившиеся из-под шапки волосы, золотым ореолом сверкающие в солнечном свете, ощущая мой запах, розово-винный, не стыдящийся себя, полный жизни и огня. Понимал ли он, что сам сделал меня такой? — Да пошло оно все, никуда я тебя не отпускаю, Хана.

— А? — ошарашенно переспросила я, вытаращившись на него во все глаза.

— Сука, как же больно, — наконец перестал себя сдерживать он и тяжело рухнул на колени, прижимая ладонь к горящему правому предплечью. — Я сейчас просто сдохну, святой отец.

Поскольку наши пальцы все еще были переплетены, я ухнула следом за ним, все еще пребывая в каком-то одурманенном состоянии, как если бы меня вдруг разбудили посреди слишком реалистичного сна.

— Прости, маленькая, но я так не могу, — сквозь зубы выдохнул Йон, притягивая меня к себе и прижимая так крепко, что я едва могла сделать вдох. — Зверь их дери, Хана, я просто не могу… Я думал, что у меня получится, потому что это правильно, но… Я не хочу отпускать тебя на волю. Это так эгоистично и подло с моей стороны, и ты не заслуживаешь ничего из этого, но я вдруг осознал, что если потеряю тебя сейчас, то совершу самую большую ошибку в своей жизни.

— Йон… — растерянно пробормотала я, вообще ничего не понимая.

— Я никому тебя не отдам, слышишь? Ты моя, а я твой, и я не знаю, что мы будем с этим делать и как жить дальше, но мне плевать. Наверное, ты была права.

— В чем именно?

Он взял мое лицо в ладони, вглядываясь в него с такой нежностью и таким безграничным желанием, что, не будь мы посреди зимнего леса у Зверя на рогах, я бы завалила его прямо тут.

— Думаю, я все-таки… Кажется, я все-таки люблю тебя, Хана. Потому что это единственное объяснение тому, что со мной происходит. Я говорил себе, что после того, что было с Никки, не имею права подвергать тебя опасности, как бы сильно ни хотел, чтобы ты осталась со мной. Но почему-то, вдруг представив свою жизнь без тебя, я понял, что она будет бессмысленной. Я не хочу… прожить бессмысленную жизнь, маленькая омега. Поэтому я прошу тебя остаться со мной. Ты останешься?