Калигула

Но его ясный ум понимал, что нападение на молодого императора всё ещё заключает в себе неприемлемый риск.

Сенатор встал и присоединился к группе других.

— Мы теряем время, — заявил он, и голос его, как удар топора, прекратил бессвязные и нереалистичные рассуждения его сторонников. — Римляне любят своего императора; это глупая и опасная любовь невежественной черни.

Как настоящий садист, он на время оставил слушателей в удручённом молчании, после чего сказал:

— Пожалуйста, обратите внимание на мои слова. Его истинная защита — не германцы, а римский народ.

Все смотрели на Валерия Азиатика, понимая, что сказанное им — правда, и их охватил страх. Но он улыбнулся, и его деморализованные сторонники поняли, что эта улыбка предвещает новую, незнакомую стратегию.

И действительно, Азиатик сказал:

— Нам нужно дать понять римлянам, что он не тот человек, каким они представляют его в своей простоте. Приведу вам пример. — Он оглядел всех, как учитель непонятливых учеников. — Вечернее заседание, обсуждение этого его закона о контроле над общественными расходами. Я не присутствовал. Но вы вышли из курии разъярёнными. Что он сказал там в точности?

Каждый день всё более подозрительный и утомлённый напряжением император заявлял, что, если произвести в сенаторы его коня Инцитата, в оценке проблем тот превзойдёт иных знатных отцов. Острота, от которой хохотала чернь. Сенаторы же были возмущены этим оскорблением, потому что какие-то конюхи в насмешку возложили на круп императорского коня сенаторские знаки отличия. Но Азиатик вкрадчиво сказал:

— Он сказал, что его прекрасный конь... Превосходно. Объясним римлянам, что они зря смеются. Скажем, что тут не до шуток. Рим в опасности. «Мальчишка» в Палатинском дворце временами впадает в безумие: он действительно хочет возвести в сенаторы своего коня.

Все посмотрели на него в глубоком изумлении, а он, как всегда по-отечески, посоветовал:

— Попробуйте, попробуйте...

Так и сделали. Когда один из них вышел с притворным беспокойством в портики Форума, чтобы рассказать, что ум императора после той известной лихорадки всё больше помрачается и уже находится в опасном состоянии — до того, что он действительно хочет избрать в сенаторы коня, — то обнаружил, что многие поражённо его слушают. Азиатик превосходно знал, что самые невероятные выдумки имеют свойство тут же вызывать доверие. Но никто в те дни — даже Азиатик, автор этой выдумки, — не ожидал, что она попадёт в исторические тексты.

Успех рассказа разбудил фантазию.

— Высмеивать противника — древнее искусство, — терпеливо вдалбливал в головы сенаторов Азиатик. — Вместо того чтобы горевать, перечитайте Аристофана, сходите в театр, посмотрите сатирические постановки.

К этому искусству будет прибегать в веках бесконечный ряд подражателей.

Так, кто-то припомнил, что император женился на Милонии в Лугдуне, когда она была уже на большом сроке беременности. При рождении ребёнка он говорил, что счастлив, а поскольку не мог удержаться от шуток, на поздравления отвечал, что сделал эту чудесную девочку за три месяца.

— Вот и подтверждение, — усмехнулся Азиатик в группе сторонников. — Его ум помрачился: он заявляет, что творит чудеса, считает себя чуть ли не богом.

А поскольку Рим был — и, возможно, останется ещё на какое-то время — городом не граждан, а подданных, где конструктивным дискуссиям предпочитают бессмысленные сплетни, история разошлась по всем дорогам.

— И потом, эта его жена...

Милония была дочерью трибуна Домиция Корбулона, и многие с трудом выносили это опасное родство.

— Сами видите, она не так уж красива, и на три года его старше. Она завлекла его, опоила приворотными зельями.

И после этих разговоров разошёлся страшный слух, что — по известному определению Цицерона — во дворце живёт могущественнейшая ведьма.

Секстий Сатурнин, имевший знакомства с женщинами из императорских апартаментов, заявил, что ведьма, похоже, снова забеременела. И все обратили на это особое внимание, так как беременность означала, что проклятый род производит наследника власти.

— Это не точно; женщины говорят, что ведьма ещё ничего не сказала даже ему...

И вот, понимая, что, если попытка переворота удастся, у ненавистной фамилии не должно остаться наследников, в термах и других местах про рождённую в галльском Лугдуне девочку начали рассказывать:

— Похожа на него! И тот же лютый характер: рабыни говорят, что, играя с другими детьми, она царапает их и норовит ткнуть пальцами в глаза.

Но девочка, которой в своё время размозжат голову о стену, родилась зимой 39 года по нашему календарю, и, когда её убили в 41-м, ей было от силы тринадцать месяцев. Спрашивается, кого и как она могла поцарапать? Тем не менее легенда, направленная на то, чтобы убить в народе жалость, и подхваченная Светонием, пустила корни.

Анний Винициан — великий соперник Азиатика, которому недавно с завистью уступил верховенство среди оптиматов, — предложил:

— Давайте поговорим о серьёзных вещах. Римляне ходят по новому четырёхпролётному мосту, построенному императором, и видят трибуны нового Ватиканского цирка, возведённого по его воле; стоят, задрав голову, перед обелиском, воздвигнутым им, гуляют по портикам Исиды, спроектированным им. Учёные толпятся в библиотеках, и люди говорят, что дороги никогда не были так чисты и так хорошо вымощены. Римляне с великой гордостью поднимаются по новому пандусу с форумов к Палатинскому дворцу и говорят, что в Риме за эти три года построено больше, чем за двадцать три при Тиберии.

А поскольку благородные дела врага вызывают большую ненависть, чем кровавые злодейства, Винициан злобно заключил:

— Чем ответить на это?

Азиатик, слушавший Винициана с терпением давней неприязни, вздохнул:

— Скажи, что всеми этими безответственными безумствами он опустошил казну и теперь денег не хватает даже на закупку зерна.

Все одобрили такое предложение, а он продолжил:

— Помните государственные расходы на мост через залив в Путеолах?

Поскольку важнейший торговый порт в Путеолах заносило песком, императорские инженеры построили новый мол невиданной формы: они опустили в море опалубки и корпуса старых кораблей, заполненные песком с путеоланской пылью — смесью, которая быстро схватывается в воде, — и установили мощные быки, разбивающие волны, в то время как промежутки позволяли вымывать песок в море. А на быках установили грубый настил, сделав нечто вроде длинного моста.

— «Мальчишка» торжественно открыл его, проехав по нему верхом. Народ смотрел, разинув рот, а он шутил над старым пророчеством Фрасилла. Помните? Фрасилл сказал Тиберию, что этот «мальчишка» скорее переедет верхом через залив из Путеол в Байю, чем станет императором. Так вот: объясним, что он велел сделать из кораблей мост, уничтожив половину флота, чтобы продемонстрировать верность пророчества.

— А особенно напомним про поход в Британию, — продолжал Азиатик. — «Мальчишка» послал три легиона к северному морю, а потом отвёл назад без единого сражения. Никогда с римскими легионами не случалось такого позора.

Все посмотрели на него в замешательстве, потому что после кровавых и не приведших к окончательному результату походов Юлия Цезаря, Августа и Тиберия мир на опасном острове, населённом бриттами, воспринимался с явным облегчением. Некоторые заговорщики пробормотали:

— Этого лучше не касаться.

Но Азиатик заявил:

— Этот мир порождён нашей трусостью. Это продукт слабоумия, и народ должен это понять. «Мальчишка» сказал, что собрал на побережье мускулы, наши самые мощные осадные машины, которые за три дня разрушают город, как будто собирался вторгнуться в Британию, верно? Но не забывайте, что на нашем славном языке ракушки называются так же.

Он рассмеялся.

Слушавшие его были сбиты с толку, но он сказал правду. Musculi специальный термин, употребляемый военными писателями Вегецием, Гелием, даже Юлием Цезарем на блестящей латыни в его «Записках о Галльской войне», — совпадал со словом musculi, означающим «вкусные моллюски в раковинах».