Калигула

— Никому из этих предателей, — велел он, — не давать возможности покончить с собой, потому что никто из них никогда не сражался за Рим.

И сказал бесстрастно молчавшему рядом Галибе:

— Впрочем, никто из этих отщепенцев и не просит об этом.

В знак презрения император приказал привести казнь в исполнение своим германцам.

Те выволокли всех семерых, сорвали с них знаки различия, оголили шею и со связанными за спиной руками и связанными ногами, как у стреноженных диких жеребят, поставили рядом на колени на равном расстоянии друг от друга. Никто из них — ни исполнители, ни осуждённые — за время этой медлительной операции не вымолвил ни звука. Пришёл палач, широкоплечий, выше всех остальных, с длинными светлыми волосами, которые, сливаясь с бородой, казались шлемом. Он посмотрел на императора, дождался его молчаливого сигнала и медленно подошёл к Лепиду. Когда-то этот человек был женат на сестре императора, а теперь, весь дрожа, стоял на коленях на мощённой камнями площади, и палач остановился рядом.

Потом палач медленно поднял двумя руками свой тяжёлый варварский меч и — с ужасным напряжением всех мускулов тела, от пяток до плеч — молниеносно опустил. Клинок сверкнул на солнце, и голова покатилась по земле, а тело упало на бок. Сила удара была такова, что кровь хлынула лишь через несколько мгновений.

С тем же устрашающим спокойствием палач подошёл к следующему приговорённому, которым оказался Гетулик. Император увидел, что тот закрыл глаза. Потом были пятеро остальных; палач с чёткостью и силой повторял одни и те же движения. Ни для кого не потребовалось второго удара. Когда все семь голов оказались на земле, он обернулся к императору и отсалютовал окровавленным клинком. За это время никто из тысяч присутствующих не издал ни звука. И император заметил, что убийство — как раньше у Августа и Тиберия — лишь на мгновение вызывает у него леденящее всепоглощающее чувство.

МУСКУЛЫ (ОСАДНЫЕ МАШИНЫ)

Вечером император сидел за ужином в претории. В мышцах не чувствовалось тяжести после поездки, и он констатировал, что пока испытывает лишь облегчение и никакого волнения.

Сидевший слева от него Сервий Гальба, новый командующий фронтом на Рейне, почтительно поднял кубок с вином.

— Твой отец поступил бы так же, как ты, — коротко сказал он. — Но наездник ты, может быть, даже лучше его. Только ты мог покрыть все эти мили за столько дней.

— Меня посадил в седло трибун Гай Силий, — вспомнил император, и это имя взволновало обоих.

Историки напишут, что за немногие годы своего правления Гай Цезарь проехал миль больше, чем многие правившие за гораздо более длительный срок. Он не поддавался усталости поездок, скачки, плавания по неспокойному морю, встречал в пути солнце Сицилии и зиму на Рейне. Так,свободно разъезжая, неожиданно появляясь там и тут, как его учил Германик, он узнавал реальное положение вещей, не замаскированное официальной помпой. Его наезды некоторых пугали, а у многих вызывали восторг. Император заботился, чтобы имперские дороги способствовали быстрому движению, и, если находил пыль и грязь, страшно гневался на чиновников, следящих за содержанием дорог, которые больше других избегали контроля над расходуемыми средствами. Одному небрежному квестору, который не следил за римскими улицами, по его приказу солдаты заляпали тогу грязью[60]. Этот случай разнёсся по легионам, которым приходилось месить много грязи.

Среди рейнских легионов запахи, голоса, отдалённые звуки буцин (боевых труб, означавшие смену часовых в ночном дозоре), приказы, передававшиеся по обширному каструму трубой или сигнальным рожком, возвращали его в знакомый мир — и конечно, здесь он спал хорошо.

— Хорошо, что ты здесь, — сказал Гальба. — Это слабый фланг империи. Ты успокоил границу на Евфрате, но на этой границе никогда ничто не успокаивается. Если когда-нибудь, дет через четыреста, враги, даже названия которых мы сегодня не представляем, прорвут рубеж, пределы империи, очерченные Августом, и пойдут на Рим, им не придётся переправляться через Евфрат или Дунай — на их пути будет Рейн.

Император рассказал ему, что в годы, проведённые на Капри, у него было время читать и размышлять над «Кратким изложением военного дела» великого Вегеция, в котором перечислялись строжайшие наставления не допускать неповиновения и расхлябанности среди легионеров, как это сделал Гетулик, допустивший здесь полный разброд.

— За исключением моего легиона, — серьёзно добавил Гальба, известный своей железной рукой. — За остальных возьмёмся завтра утром. Центурионы и декурионы будут досконально следить за соблюдением всех уставов и исполнением наказаний. Проведём серию учений. Самое полезное упражнение — заставить войско идти по лесам в боевом порядке, спать в походном лагере, рыть оборонительные рвы. Когда велишь им прекратить, они будут тебе благодарны.

Он заявил, что имеет на примете список офицеров, которых на следующее утро, когда они появятся в президиуме, он без лишних церемоний тут же уволит: пора собирать вещи. Есть кого поставить на их место. Гальба заверил императора, что легионы, снова приведённые в порядок, очистят берега Рейна от просочившихся германцев.

Тем временем амбициозная сестра императора, которую тихим ходом везли в крытой повозке, с ужасом увидела, что её не эскортируют с подобающим её рангу почётом, а стерегут, как пленницу, два ряда германских стражников. Они проезжали без остановки постоялые дворы, варили суп из солонины, кое-как мылись в ручьях, пили своё хмельное пойло из ячменя и солода, ночевали в лесах, а ей с её служанками приходилось спать в повозке.

Она пыталась протестовать, спрашивала, в чём дело, умоляла, но, как и предвидел император, германцы не понимали ни слова. И не придавали этим бессмысленным звукам значения. Растерянная сестра приехала, когда после суда и казней прошло уже несколько дней.

Император лишь мельком взглянул на неё: она была вся в пыли, растрёпанная, напуганная до неузнаваемости.

— Сейчас не время плакать, — сказал он, и она, мечтавшая о власти после его убийства, задрожала от смертельного страха.

Но он, с зародившейся в глубине души решительностью, почти насильно заставил её взять урну с прахом Лепида и с этим багажом под охраной немедленно отправил назад в изнурительную поездку.

— Я сошлю тебя не далеко, — проговорил он, не глядя на сестру. — Достаточно какого-нибудь острова, как для нашей матери.

Но она недолго пробудет вдали от империи. Поскольку её звали Агриппина, как умершую мать, историки назовут её Агриппиной Младшей. Она была честолюбива и цинична; судьба сделала её матерью — от первого грубого и жестокого мужа у неё родился ребёнок, нежеланный и нелюбимый. Этот малыш станет править империей под именем Нерон.

В тот вечер Гальба сказал императору:

— Мои спекуляторы советуют мне присматривать за бриттами — их вооружённые банды пришли в движение.

Британия была неукрощённым островом, как и Германия, она так никогда и не окажется под полным римским контролем. И легионы — «эти сухопутные люди, в отличие от Мизенских военных частей» — не любили покидать надёжные приветливые провинции ради этого незнакомого острова посреди великого северного моря, где над поверхностью дуют ледяные ветры, а в пучинах вод полно чудовищ.

— Всё равно придётся туда тащиться, — заявил Гальба с полным хладнокровием профессионала.

Но император ответил:

— Мне бы не хотелось бросать людей в то море. С моим отцом однажды такое случилось, и это была трагедия.

Молодой император не сказал, что мысль связать своё имя с новой войной вызвала в нём тревожный протест: во многих его снах последним непотопляемым островом был успех в сохранении мира.

— Возможно, — сказал он, — достаточно будет продемонстрировать бриттам нашу мощь. Они давно нас не видели и испугаются.

На берегах Oceanus Brita

60

Этот случай вошёл в историю, потому что этим небрежным квестором (или эдилом) был будущий император Веспасиан.