Калигула

Залевк, мысленно живший среди своих книг, сказал:

— Согласно Аристотелю, совершенный город не дол иметь больше десяти тысяч жителей. Даже Афины никогда не насчитывали больше ста тысяч. Но Александру, великому македонянину, во сне явился Гомер, старый и седой, прочёл эти два стиха из «Одиссеи»: «В неспокойном море на берегу Египта появился остров, называемый Фарос» — и сказал: «Иди, построй там город, и тебя будут помнить во все века».

Теперь же на острове, о котором три века назад мечтал Александр, возвышалась высочайшая башня. Её необъятное квадратное основание уступами сужалось кверху, и башня вздымалась до небес. Наверху горел вечный огонь и виднелось ограждение из бронзовых листов, усиливающее свет по замысловатому проекту Динократа Родосского: в любое время дня и года моряки видели маяк за много миль.

— Те двое, покончившие с собой, мечтали, что в этом городе соберутся вместе духи Афин, Рима, Иерусалима, Антиохии и Мемфиса, — сказал жрец.

Воды восточного порта были совершенно спокойны. Близ излучины древнего царского причала виднелось два маленьких островка, на которых возвышались строения, напоминавшие развалины в пустыне.

Старик сказал:

— После памятной ночи в Сайсе больше никто не видел того римлянина. — Он указал на первый островок. — Вон там стоял его дворец, названный Тимонием. В нём он закрылся до своего последнего дня.

Дворец, которому Марк Антоний дал имя философа-отшельника Тимона, связывала с землёй каменистая коса с дорожкой меж двух рядов гранитных колонн.

— Туда запрещено ступать, — предупредил жрец с неуловимой иронией много повидавших на своём веку стариков, — но ведь ты не римлянин.

Германик в нетерпении сошёл на сушу, его обуревали чувства, придававшие его движениям неуверенность. Ему потребовалось сделать более четырёхсот беспокойных шагов, чтобы добраться до конца дорожки с колоннами и приблизиться к дворцу.

— Он был построен так, чтобы противостоять векам, — сказал жрец, — но от него осталось лишь столько, сколько соизволил оставить Август.

Дворец пустовал десятилетиями, его разграбили, и здесь остались следы старого пожара. Двери и окна были заколочены. Нигде никого не было видно, и войти не представлялось возможным.

Шум бескрайней Александрии тонул в воде. Кто знает, о чём в этой многодневной нереальной тиши были тревожные мысли (может быть, рассеянные, а может быть, впервые философские) Марка Антония, мечтавшего о мирном царствовании в Египте, но проигравшего и теперь лишь ожидавшего, когда его неумолимый враг решит добраться до него.

— Он покончил с собой в первый день августа. Я слышал, что рядом с его ложем нашли Книгу Мёртвых, которая объясняет путь души на другой берег. Он просил, чтобы её перевели на греческий, и ему сделали перевод. Говорили, что ему не удалось умереть быстро. В агонии он попросил отнести себя к своей царице и умер в её объятиях.

В скудной колючей траве вокруг заброшенного дворца валялись каменные обломки. Пришельцы медленно шли, и Германик смотрел в землю, как на холме Акция, потому что эти мраморные осколки были остатками надписей и статуй. Вот показалась маленькая жёлтая скульптура — бог Тот, символ знания. Возможно, он составлял компанию хозяину этого дворца в последние дни.

— Ничего не трогай, — сказал Германик сыну.

Они оставили статую маленького божка на своём месте, по небольшому пустырю, бывшему когда-то садом, прошли вокруг дворца и вновь погрузились на лодку. Море сверкало. В глубине, среди камней и песка, виднелось что-то вроде гигантской головы статуи в головном уборе древних фар-хаоуи.

— Наверное, грандиозная статуя, — сказал мальчик.

Высеченная из гранита голова имела незрячие глаза, уставившиеся пред собой под водяным покровом. Однако у неё не было характерно удлинённых век и изогнутых губ, как у древних монархов; чья-то не столь давняя рука изваяла широкий лоб, густые волосы и бороду, тяжёлый чувственный рот, большие круглые глаза под густыми ресницами, мужественное выражение лица.

Германик пробормотал:

— Напоминает его...

Он мог судить, так как в доме его матери Антонии, римской дочери великого мятежника, оставался единственный, тайно сохранённый в Риме портрет Марка Антония.

Гай наклонился над водой, и гребцы опустили вёсла, чтобы задержаться на этом месте. Значит, это и был любимый вождь своего народа, сам любивший пошутить и похвастать, обожавший пиры и разгульные попойки с друзьями, вечно окружённый женщинами, щедрый, великодушный, мужественный до безрассудства? Это действительно мог быть он. Через сто лет его описывали таким, в том числе и Плутарх.

— Царский головной убор, — указал пальцем Гай.

Германик взволнованно ответил:

— Так положено. Он женился на царице Египта. И никто из них двоих не хотел, чтобы эта страна превратилась в то, чем стала сейчас.

От грандиозной статуи осталась лишь голова, скатившаяся под ударами дубины. Видимо, она лежала там, среди подводных камней, все эти годы.

Жрец направил лодку к узкой полоске древнего царского причала. В тихих водах догнивал киль какого-то лежащего на боку корабля, который, видимо, был раньше длинным и стройным; среди водорослей торчали изящные уключины, обломок борта, прямой нос.

— Сейчас вода мутная. Но когда проясняется, то на дне видна огромная статуя Исиды, Великой Матери. Поверь мне, она высотой в пять человеческих ростов, я видел её.

На втором островке, чуть дальше, виднелись неопределённые развалины, утопавшие в зарослях кустов акации, которая свешивала в воду ветви и корни.

— Там был личный дворец Клео, нашей царицы, — сказал старый жрец. — Она была великой царицей с чарующим голосом и умела вести умные и возвышенные беседы. Кто видел её в те дни, говорил, что даже пылкий и непостоянный человек вроде Марка Антония был покорен ею на всю жизнь. Всё, что от неё осталось, — части её библиотеки. Мы насчитали свыше семисот тысяч папирусных свитков. Ум царицы был обширен. Она принимала всевозможные посольства и отвечала на их языке. Умела читать и писать на семи языках. И была ещё молода, когда её убили. Она не хотела соблазнять Августа, как о том написали победители. Она была царицей Египта и хотела спасти свою землю от мученичества, которое вскоре приняла сама.

Остров с разорённым дворцом был рядом, в нескольких взмахах вёсел.

— Как видишь, — сказал жрец, — Антоний не мог построить свои апартаменты вдали от неё.

— Давай причалим и зайдём во дворец, — попросил Гай.

— Нельзя, — ответил египтянин. — Уже более пяти десятилетий туда никто не заходит. Август запретил это под страхом смерти. Однажды один рыбак, услышавший про тамошние несметные богатства, причалил на своей лодке и сошёл по мосткам. Через мгновение с других лодок увидели, как он выскочил, словно спасаясь от чего-то, и казалось, что его ноги опутаны лианами. Он с криком прыгнул в лодку, но тут же упал навзничь и больше не кричал. Течение прибило лодку к берегу. Его тело отнесли в храм и увидели, что его ноги покрыты десятками укусов. Это были следы зубов священной кобры.

Жрец шёпотом посоветовал объехать остров, и моряки молча налегли на вёсла, не пытаясь причалить.

— Говорят, что комнаты царицы были вон там. Она и Антоний потребовали комнаты, в которых никто не любил до них, велели привезти девственные камни из пещер в пустыне.

Они обставили всё своими образами. Там должен был остаться памятник их любви, на века... Но этого не случилось. Когда оба умерли, Август вошёл в кабинет Антония и, поскольку никому не доверял, лично проверил все рукописи и свитки и нашёл его дневник. Антоний любил писать на легчайших листах папируса и, возможно, оставил записи в надежде, что кто-нибудь их спасёт. Но Август быстро прочёл их и тут же велел уничтожить. Потом приказал немедленно разбить вдребезги все статуи царицы и сбросить обломки в воды порта. Я видел эти дни. Видел, как богатейшие греческие купцы, командиры легионов, римские сенаторы, арабские моряки предлагали Августу огромные деньги за статуи обнажённой Клеопатры и слёзно умоляли не ломать их. Но Август, и только он один, устоял против её чар. Я слышал, что он прошёл по этим комнатам в сопровождении своих жрецов, знатоков этрусской магии. Царица велела изваять своё тело из серого базальта и диорита, известняка и гранита, чтобы от комнаты к комнате её нагота словно переодевалась в новую кожу. Я слышал, что в те залы вместе с Августом вошёл и флотоводец Агриппа, тот, что женился на его дочери Юлии и разгромил флот Марка Антония.