Нефертити

— Я сегодня был с Киа, — вздохнув, признался правитель.

Оракул удивлённо промычал, наполняя чашу вином и давая понять самодержцу, что это известие его очень заинтересовало.

— Могу только сказать, что ты подал мне любопытный совет в том смысле, что я не буду обольщать себя надеждами, однако проба получилась удачной, — он высказался туманно, но более определённо и не мог говорить о столь деликатных вещах. Не умел. Зато его улыбка сказала обо всём гораздо больше.

Четвёртая беременность давалась Нефертити тяжело. И в саду, где царила густая тень, и на её половине, где зной разгоняли рабы с широкими опахалами, — везде она чувствовала себя ужасно. Её постоянно тошнило, выворачивало. Сирак и Мату поили её горькими отварами, заставляли есть, дабы дитя развивалось в утробе, она ела, и её опять тошнило. Царица плакала, ходила с красными подглазьями, низ живота болел, а жара, которая ещё месяц назад не замечалась, казалась нестерпимой.

Мату ещё раньше предлагал ей снадобья для предотвращения зачатия, но царица решительно их отвергла: желание родить сына не оставляло её, и она была готова на любые муки. Оно владело ею и сейчас, хотя старшая сестра в откровенном разговоре с ней дала понять, что сбежавший Сулла предрекал: у Нефертити никогда не будет сыновей. Звёзды якобы показывают, что с Эхнатоном у неё будут рождаться только дочери.

— Я не верю звёздам Суллы! Я всё равно рожу наследника! Кто бы мне что ни говорил! — выкрикнула она со слезами на глазах, и Тиу заплакала вместе с ней.

Ещё днём, после ухода сестры, ей вдруг захотелось умереть. Муж точно позабыл о ней, не заходил её навестить, справляясь о её здоровье у служанок. Правда, она сама не хотела, чтобы он видел её в таком состоянии, и три дня назад даже не пустила его к себе, ибо опухшее от слёз и мучений лицо показалось ей таким ужасным, что она умолила его не переступать порог её покоев. И он, видимо, решил вообще не приходить. Ей стало так плохо, что она готова была принять яд, частичку которого ей удалось украсть у Мату. Нефертити составила прощальное письмо, но ещё светило солнце, служанки и лекари навещали её, и она решила дождаться ночи, когда её все оставят в покое.

И настала ночь. Крупные звёзды подобно виноградным гроздьям вызрели на небесном склоне. Перед тем, как принять яд, она вышла на крытую галерею, чтобы проститься с рекой и всем миром. Царица, не отрываясь, молча смотрела на звёзды, которые не давали ей родить наследника, словно от них самих ждала этого подтверждения. Да, пусть они ей скажут, как на небесах решаются эти дела! Почему, родив трёх дочерей, она должна рожать четвёртую? Почему?! Кто установил этот закон? Ведь она не вышивальщица, ей нужен сын, а вышивальщице, наоборот, нужны дочери, чтобы обучать их своему мастерству. И все были бы счастливы! О чём же думают звёзды?! Она так разозлилась на них, что вылила весь свой гнев, высказав в немоту ночи всё, что накопилось на душе.

Звёзды же походили на угли потухшего костра. Если его засыпать песком, а потом начать разрывать, то почти потухшие угольки вдруг начинают вспыхивать, разгораться — один тускнее, другой ярче — и тогда становятся похожи на звёзды. И легко представить себя сидящей у звёздного костра. Вот она и представила. А звёзды неожиданно стали перемигиваться, словно услышали её и сочувственно с ней соглашались. А потом опять замолчали.

— Что же, так и нельзя ничего сделать? Вы думали, я стану вышивальщицей? — с грустью спросила царица. — В детстве мне нравилось вышивать, это правда.

Звёзды опять замигали, точно вспархивали и взлетали их реснички, как бы подтверждая её догадку.

— Вот как?.. И что, уже поздно? — еле сдерживая слёзы в голосе, спросила Нефертити.

И звёзды снова замолчали, точно виновато опустив головы.

— Что ж, тогда я буду рожать дочерей, пока Исида не иссушит моё чрево! — пересилив страшную обиду, сказала царица звёздам. — Раз вы так хотите. Они будут красавицами, мои дочери. Но, если вы не в силах помочь мне, то помогите моему мужу. Дайте ему наследника! Вы видите, я послушна вашей воле, но он правитель, ему надо кому-то передавать власть, так уж повелось здесь, на земле... — Нефертити помолчала, две слезинки легко скользнули по её щекам, оставив тёмные следы. — Если вам нужно имя, её зовут Киа, она тоже принцесса, как и я, но, наверное, сильнее меня.

Она поговорила с ними, и ей вдруг стало легко, точно тяжёлый груз сняли с её души. Она спрятала яд и легла спать, ибо глаза слипались. А проснувшись утром и позавтракав, она не ощутила больше тошноты и головокружения. И низ живота почти не болел, и жара не стягивала горло в удушье. И служанки с утра не бегали, как ошалелые, и лекари не спешили влить в неё свой горький отвар.

Зато царицу пришёл вдруг навестить Эйе, муж кормилицы. Раньше он никогда не заходил. Они и виделись всего несколько раз, так, мельком. Он присутствовал на свадьбе, потом ещё на трёх-четырёх приёмах. Высокий, статный, почти вдвое старше её по годам, с приятным широкоскулым мужественным лицом и добрыми светлыми глазами. От начальника колесничьего войска повеяло вдруг таким небывалым здоровьем и крепостью, такой силой и уверенностью, что она с радостью и восхищением долго смотрела на него.

— Меня вызывал ваш муж, это в связи с подготовкой нашего войска, а Тейе всё время плачет, переживая за вас, и я решил зайти, чтобы... — он смутился и никак не мог подобрать нужное слово. — Ну, чтобы как-то... Хотя чем я могу помочь? Но я вас видел несколько раз, и вы такая... Как богиня. И лицо ваше всё время светилось. И я не утерпел. Я уже ушёл и вернулся. Я не мог себе представить, что ваше лицо не светится, не поверил жене, пришёл и вижу, что этого быть не может никогда, потому ваше лицо светится. Оно по-прежнему светится. А то, что недомогание, так это разве может повлиять. Верно я говорю?

Царица кивнула. Он так душевно говорил, выстраданно, просто, что она заслушалась. Нефертити привыкла к восхвалениям. Каждый из первых сановников, бывавших во дворце с докладами и видевших её на торжественных приёмах и обедах, старался изобрести что-то своё. То она — «владычица радости, полная восхвалений», то — «сладостный голос во дворце» и «та, слыша голос которой, ликуют», то вдруг она — «омывающая лаской сердце царя в доме его, коей все вокруг довольны», или «восходит солнце, чтобы давать ей пожалование, заходит, чтобы умножать любовь к ней», — каждый состязался в красноречии; фараон же ставил везде рядом со своими её скульптуры, народ знал их вместе, знал, что их царица — первая красавица не только Египта, но и всей земли. Но после кружевных песнопений в её честь она услышала по-настоящему красивые слова и тоже смутилась.

— Если чем-то я могу помочь, то готов, располагайте мной, ваша светлость! — добавил Эйе.

— Да, я хотела бы, — покраснев, неожиданно сказала она. — Я, видимо, ослабела, у меня кружится голова, когда я сделаю несколько шагов по комнате, а мне так хочется поплавать в бассейне, но одна я туда не спущусь...

— Конечно, это мы запросто! — обрадовался Эйе, подхватил царицу на руки и почти бегом, прижимая её к себе, спустился вниз и через мгновение усадил её на край бассейна.

— Мы забыли накидку, которую я надеваю после бассейна...

— Я принесу! — воскликнул он и побежал за накидкой.

— Спросите у служанки, она даст! — улыбнувшись, выкрикнула царица ему вдогонку.

Она сняла лёгкий ночной хитон и скользнула в воду, испытав немыслимое блаженство. И даже та остаточная боль, мучившая её в низу живота, вдруг забылась, и остатки ночных слёз и страхов мигом улетучились. Она стала резвиться, как ребёнок, словно снова настали те прежние времени, когда она — ещё робкая восьмилетняя девочка, а Эхнатон только начал ухаживать за ней.

Эйе с накидкой в руках выскочил к лестнице, которая вела вниз, к бассейну, и застыл на месте, увидев, как легко, подобно золотистой рыбке, скользит по голубой поверхности царица, изгибаясь всем телом, выкручиваясь то в одну, то в другую сторону, резвясь и посмеиваясь. Он даже забыл о времени и опомнился, лишь когда Нефертити окликнула его. Начальник колесничьего войска тотчас бросился на её зов, однако нога подвернулась, он сорвался, кубарем полетел вниз, считая головой ступени, а упав, несколько мгновений лежал без движения. Очнулся от того, что кто-то лил воду на его лицо. Эйе открыл глаза и увидел её — обнажённую, стоящую перед ним на коленях.