Нефертити

«А коли царевна склонна к полноте, то надо отнимать у неё еду, только и всего», — сердито подумал властитель.

Он видел Киа год назад. Тогда она выглядела стройной и привлекательной. Принцесса блистала и сейчас, но полнота придавала ей странную порочность, которая раздражала Эхнатона. Любовь к Нефертити, к её лёгкой, почти прозрачной красоте и покорила его с первого взгляда.

— Ты знаешь, кто я? — спросил самодержец.

— Да.

— И знаешь, зачем тебя привели?

— Да.

Она взглянула на него с вызовом, исподлобья, точно желала поскорее выказать своё женское умение и ловкость. Заметив недоумённый взгляд самодержца, Киа тотчас, как её учили, попыталась изобразить ласковую улыбку с лёгкой истомой во взоре, но в итоге получилась кислая гримаса. Она медленно погладила сначала правой, потом левой рукой оба бедра, и эти жесты вышли у неё более естественными. С нежной улыбкой по-прежнему ничего не получалось, во взоре Киа сквозило лишь одно жадное, почти необузданное желание броситься в объятия фараона. Следующим действом первого знакомства правителя с выбранной им наложницей являлся танец: избранница должна была показать всю певучую гибкость тела, живота, рук и бёдер. Уже вышла арфистка, служанка с бубном, принцесса приготовилась, но Эхнатон жестом остановил их. Ему не терпелось увидеть искусство касситки на ложе.

Киа поклонилась и замерла, не понимая, почему повелитель отказался любоваться её танцем. Предчувствие, что она чем-то не понравилась ему и её сейчас отправят обратно в гарем, мгновенно отразилось на её лице: испуг, страх, обида, подрагивающие губы и слёзы в глазах. Она даже не хотела уходить из тронного зала, и гаремной служанке пришлось крепко взять её за руку и увести почти силой.

Эхнатон попросил привести принцессу сюда для того, чтобы она увидела его во всём величии власти и прониклась тем священным трепетом, который возникал почти у всех при встрече с фараоном в этом зале. Сам трон, символы власти, яркая расписная шапка, много золотистых расцветок — всё таинственным образом воздействовало на подданных. И едва самодержец убедился, что и принцесса прониклась этим волнением, как больше было незачем отдалять миг их близости. Его отец любил долгие танцы, но для того, чтобы выбрать ту, которая приглянется сильнее других, да для того, чтобы распалить свою дряхлеющую плоть. Эхнатону же пока этого не требовалось, да и тратить целый день на сладкие утехи, как это делал отец, ему не хотелось.

Фараон снял шапку, отложил символы, оставив их под охраной двух сильных слуг, и направился в спальню. Когда он вошёл туда, принцесса со счастливой улыбкой уже лежала обнажённая, быстро разгадав, что одним своим вадом привела властителя в возбуждение. Фараон прилёг рядом. Принцесса повернулась к нему и нежно стала его ласкать. И хоть делала это неумело, на ходу припоминая всё, чему ещё недавно её учили евнухи, но зато очень старательно, по-детски, от усердия высунув розовый кончик языка.

Эхнатон поначалу даже улыбался, наблюдая за её неуклюжими ласками, но Киа не смотрела на лицо правителя, не отводя жадного взора от его тела, ощупывая пальчиками, глазами и губами каждую ложбинку, неровность, родинку, постепенно возбуждаясь и приводя фараона в столь же волнительное состояние, пока совсем не пришла в неистовство и, позабыв обо всём, набросилась на него с такой страстью, что мгновенно воспламенился и он, и они, сцепившись в тесный клубок, скатились с широкого ложа на большой ковёр, лежавший на полу, тяжело дыша и не разжимая объятий.

— Как я долго ждала этого! Как я долго ждала этого! Как я долго ждала этого! — набирая мощь в голосе, заголосила Киа, почти выкрикивая последние слова, после чего исторгла из груди громкий стон, затрепетав всем телом и впившись зубами в плечо фараона с такой яростью, что прокусила до крови кожу.

Поначалу он этого даже не заметил, не ощутив никакой боли, лишь капли крови на ковре заставили его прийти в недоумение, и только тогда он заметил рану. Принцесса сама испугалась содеянного, побледнела и чуть не упала в обморок, Эхнатон успел её подхватить. Пришла служанка, помазала ранку травяной мазью, и всё прошло. Она же увела перепуганную и плачущую Киа, хотя правитель и попытался её утешить, сказав, что не сердится.

Распростившись с принцессой, он почувствовал облегчение, но в то же время и странное удовлетворение, какое не испытывал с царицей. В отношениях с касситкой всё было грубее, ожесточённее, их любовная встреча больше напоминала схватку с диким зверьком, который его даже поранил, но она-то и принесла наслаждение. Эхнатон обращался с ней так же грубо, противодействуя в ответ, и, едва Киа ушла, ему захотелось отдохнуть и восстановить силы. Вытянувшись на мягком ворсистом ковре, он не спеша размышлял о том, что произошло. До сих пор правителю казалось, что наслаждение приносят только нежные ласки, какими его одаряла Нефертити, а сегодня он открыл вдруг совсем иной его источник.

«Это как истина, — подумалось ему, — которая не может быть горячей или холодной, как нельзя её найти только в войне или мире. Она разная, как и любовь, — фараон помедлил и, улыбнувшись, добавил: — Я не почувствовал никакого дурного привкуса от её тела, кроме дурманящего запаха страсти...»

Азылык, с которым он постоянно делился своей тревогой о наследнике, и посоветовал поближе познакомиться с Киа, чья природная мощь привела оракула в восхищение, хоть звёзды и не предсказывали, что от их близости может родиться мальчик.

— Звёзды звёздами, ваше величество, но поверьте, стоит попробовать, — загадочно улыбнулся оракул, словно он наперёд знал, какое новое наслаждение откроет для себя властитель. — Но предупрежу сразу: не стоит обольщаться надеждами.

Вспомнив об этих словах, Эхнатон попросил найти оракула. Искать его и не пришлось: Азылык в эти часы, отобедав, всегда отдыхал в своём кабинете, который больше походил на спальню. Но правитель не упрекал провидца: он действительно тратил огромные силы, чтобы следить за всем, что делает Суппилулиума, проникать в его сознание, считывать его мысли и даже подсмеиваться над ним. После разговора с диким хеттом на подходах к Каркемишу, у той злополучной скалы, Азылык упал в обморок и пролежал без движения пять часов. Эхнатон всё сам наблюдал, а Хаарит, вызванный вместе с лекарями, чтобы объяснить состояние кассита, заявил, что такое не под силу обыкновенному человеку, неважно, кто он: звездочёт или прорицатель. И, свершив такое, этот кудесник вычерпал все жизненные силы.

— Но он жив? — с волнением спросил фараон, взглянув на лекарей.

— Сердце прослушивается, ваше величество, — ответил Сирак.

— Тогда почему он не умер? — не понял Эхнатон.

— Мне и самому хотелось бы это знать, — поклонившись, вымолвил Хаарит.

Появился Азылык, склонил голову.

— Что этот варвар?

— Взял Эмар и двинулся на Халеб. Но на военном совете трое военачальников высказались против, и среди них начальник колесничьего войска. Чтобы унять ярость, Суппилулиума разрезал себе бедро. Он на пределе. Как и я, — оракул с грустью улыбнулся.

— Присядь, — правитель указал на кресло. — Вина?

— Но того, терпкого, несладкого, — кивнул провидец. — Оно легче входит в кровь.

Фараон дал знак слуге, и тот принёс вина, наполнил обе чаши.

— Он пойдёт на нас?

— Пока, несмотря на все мои усилия, а вы в курсе всего, мысленно он этого жаждет, — осушив чашу, доложил Азылык.

Эхнатон пригубил вина, погрустнел.

— Ничего-ничего, ещё Халеб. А самое главное, царёк наш боится всем признаться, что он у меня на крюке, — усмехнулся оракул. — Сие обнадёживает, ваше величество. Ах, какое вино, какой аромат! Чьё, можно полюбопытствовать?

— Купцы из Уруатри привезли.

— Да, слышал. Надо бы ещё заказать.

— Я всю оставшуюся жизнь буду тебя им потчевать, если от Суппилулиумы избавишь!

— Вот как? — в чёрных узких глазах Азылыка, казалось, уже мёртвых и неподвижных, вдруг что-то слабо вспыхнуло, но тут же погасло. — Ради этого стоит потрудиться, ваше величество. Очень стоит!