Нефертити

Илия неожиданно умолк. Азылык тоже молчал, не требуя продолжения. Он мог, конечно, проникнуть в его мысли и узнать, что произошло с молодым ханаанином, но ни к чему это, Илия сам обо всём расскажет. Уж очень выговориться ему хочется. Да и что ещё делать узникам? На работу оракул не напрашивался, хотя тюремные служители вежливо напоминали: пока он долг купцам не возвратит, его за порог узилища не выпустят, однако и не принуждали к трудовой повинности. Но какой смысл работать, коли купцы вряд ли вообще появятся? А долг он обязан возвратить только им. Тогда они забирают свою жалобу, и только тогда оракула отпустят. Заколдованный круг. Однако многие из узников работали ещё и для того, чтобы прикупать себе еду на базаре, ибо заключённому выдавали лишь две лепёшки в день, утром и вечером, и литр воды.

Двое состоятельных египтян, которые до сих пор с ними даже не заговаривали, вот уже больше месяца держались отдельно от них, в другом конце камеры. Любопытно было и другое: они почти не общались и друг с другом. Зато с утра они садились поближе к дверям, вздрагивая от каждого шороха, а едва заслышав шаги надзирателя, они, как по команде, поднимались и стоя его ожидали, точно он принесёт с собой и их долгожданное освобождение. Но шёл день за днём, а заточение их продолжалось, лица их всё больше мрачнели, а однажды Азылык даже услышал, как всхлипывает во сне торговец вином, поставлявший его ко двору фараона. Оракул давно вызнал, кто они такие. Виноторговца отправили в узилище за то, что он, поехав по велению властителя за сладким греческим вином, не довёз его до Фив, ибо по дороге на караван напали разбойники и разграбили его. Второй узник был хлебопёком фараона. Одна из лепёшек оказалась горькой, ибо в тесто случайно, по недогляду хлебопёка, попал мышиный помёт, и именно она досталась правителю. Аменхетеп так же отправил его в тюрьму. Оба ждали приговора фараона, каждое утро молили Амона-Ра и Осириса о пощаде, хоть хлебопёк и не считал себя виновным, и все дни только тем и занимались, что вслушивались в шаги, шорохи и звуки, доносящиеся из-за тяжёлых дверей с запорами. К вечеру же, не дождавшись освобождения и помолившись о спасении своим богам, не забыв милость и фараона, они с надеждой ложились спать.

— Вот вы, наверное, смотрите на меня и думаете: молодой, неопытный, а ему один из первых служителей фараона все свои богатства доверил! — помолчав, продолжил свой рассказ Илия. — Вот мальчишка и не выдержал, запустил руку в чужой карман, а его поймали да в темницу свели. Ведь так, я не ошибся? — глаза мальчишки озорно блеснули в темноте.

Азылык глотнул холодной воды и, разорвав свою лепёшку, протянул половину Илие.

— Я больше не хочу, — неуверенно проговорил мальчишка. Он и сам не заметил, как проглотил свой ужин и теперь с жадностью посматривал на ужин Азылыка.

— Бери, я отвык много есть вечерами, — весомо сказал оракул. — А ночью её могут стащить мыши.

— Да, тут мышей хватает! — радостно усмехнулся Илия, забрал половину лепёшки и, отщипывая по крохотному кусочку, стал, жадно причмокивая, жевать. — Иногда так расшумятся, что заснуть не дают. Хорошо, что я их не боюсь. Бьюсь об заклад, что вы, верно, про меня все так и подумали?

Оракул не ответил. Его так и подмывало самому досказать концовку этой занятной истории, дабы оглоушить мальчишку своими способностями провидца, щёлкнуть его по красивому прямому носу и посмотреть, как с него слетит эта шелуха детской заносчивости. Но прорицатель промолчал. Суппилулиума теперь не успокоится, пока не найдёт гадателя и его не уничтожит. И вовсе не потому, что Азылык уничтожил любимого телохранителя Хашшу, ушёл от властителя и тем самым бросил ему вызов. Всё это мелочи, сухой песок. И вовсе не потому, что провидец хорошо знает все слабые черты в характере правителя, тайны его души. И это бы полбеды. Страшнее всего то, что провидец сумел проникнуть в душу царя хеттов, в его сознание, способен проникать туда в любое время и шарить по всем сусекам и полкам, выскребая его планы и умыслы. Такого никто бы не потерпел, а уж Суппилулиума тем более. И наверняка он уже разослал своих тайных живодёров по всем углам с приказом найти и уничтожить Азылыка, отправил тех, кто хорошо знал оракула в лицо и будет есть землю, умрёт, но колдуна сыщет. Поэтому чем позже кто-либо догадается о его талантах, тем дольше он будет избавлен от мести ищеек Суппилулиумы.

— Я вижу, вы так и думаете! — рассмеялся Илия.

— Что ж, и такое возможно.

— Вот! — обрадовался Илия, которому очень хотелось, чтобы Азылык поверил именно в эту его вину. — И начальник тюрьмы почему-то так же настроен, хоть и знает истинную причину моего заключения, но в неё он не верит и склонен считать меня мелким воришкой. Говорит, что у меня плутоватые глаза. Что, это правда?

Оракул взглянул на Илию, цвет больших и красивых глаз которого был похож на тёмно-коричневые пески Сирийской пустыни, и слабая улыбка озарила узкий лик прорицателя. Природа наградила этого мальчишку столь притягательной красотой, что даже угрюмый начальник тюрьмы воспылал симпатией к палестинцу, позволяя ему выходить из камеры, приносить обеды для тех, кто мог заказать их на стороне, и даже посылал красавца со своей служанкой на фиванский базар, ибо никто не умел столь ловко торговаться и сбивать цену у самых скупых мясников и зеленщиков. Главный тюремщик не мог нарадоваться на молодого ханаанина.

— Так у меня плутоватые глаза... — Илия вдруг запнулся. — Я опять забыл ваше имя!

— Азылык. Можешь называть меня на «ты»!

— Спасибо, Азылык...

— У тебя хорошие глаза.

— Так вот, я не взял ни копейки у своего господина. Он мне остался ещё должен! А случилось то, чего я и предположить не мог. Доброта хозяина моего чёрной завистью отозвалась в сердцах тех слуг, кто давно уже служил ему и надеялся сам занять моё место. Сам знаешь, чтобы заслужить ласковое слово или одобрение господина своего, надобно не лениться. А в моём положении ещё и строго спрашивать с остальных, наказывать нерасторопных. А на всех не угодишь. Иной считает тебя ничтожеством лишь потому, что ты бедный ханаанин, сумевший освободиться от рабских оков — а к тому времени я уже выкупил себя и стал свободным — и заслужить уважение одного из царедворцев. И такого врага я себе нажил. Его звали Синхет, он был тоже бедняком, но египтянином. И вот однажды у хозяина с пурпурной ленты пропал золотой скарабей, украшение, которое мой господин надевал по праздникам. Учинили обыск в доме, но нигде его не нашли. Тогда Синхет и говорит хозяину: «Мы обыскали все комнаты, но не заходили ещё в покои нашего начальника Илии. Стоит и его проверить». Я отвечаю с обидой: «Я готов открыть свой ларь, только вряд ли там найдётся это украшение!» Но Синхет настоял. Все отправились в мои покои, я шёл с открытой душой, улыбаясь, при всех открыл свою корзину, где хранил вещи, и вдруг там, на дне, я обнаружил скарабея.

Илия шумно вздохнул, слёзы навернулись у него на глаза, и он отвернулся, чтобы скрыть их. Азылык не торопил его.

— Мне показалось, что земля разверзлась у меня под ногами! Я зашатался, ибо ничего не мог сказать в своё оправдание, от такого вероломства куда-то пропали все слова, а мой господин ждал их, ибо и он был потрясён. Вот в какое я попал положение. Ты работал когда-нибудь на больших господ?

— Не приходилось.

— Значит, тебе этого не понять. Запомни: они так уж все устроены, что из всех качеств ценят в слугах два: честность и преданность. Хозяин удалил всех, и мы остались с ним наедине. Он мог сразу же выгнать меня из дома с позором или отправить в тюрьму без всяких объяснений, но он решил всё же узнать, почему я поступил столь неблагодарно. Я в волнении приготовился объяснить моему господину, что всему виной зависть остальных слуг и прежде всего Синхета, но хозяин неожиданно заговорил о другом: «Я надеюсь, что ты, Илия, не станешь сейчас обвинять тех, кто находился под твоим началом, а приведёшь мне такие доводы, которые полностью подтвердили бы твою невиновность, — проговорил он. — Ибо я не хочу рассорить своих слуг друг с другом. Итак, я жду!». Я снова окаменел, ибо не знал, что сказать ему. Другой причины у меня не было. «Так тебе нечего мне сказать?» — уже суровым тоном повторил он, но я молчал, набрав в рот воды, и мой господин, выждав паузу, хлопнул в ладоши, позвал Синхета и приказал отвести меня в тюрьму, обвинив в краже золотого украшения. Вот так я здесь и очутился, — на лице Илии вспыхнула грустная улыбка. — Мой хозяин был несомненно умный человек, он сразу догадался, что я не брал этого жука, но вдруг решил придумать мне испытание, которого я не выдержал. Так иногда мне кажется, когда я вспоминаю наш последний с ним разговор. Вы тоже умный человек, Азылык, какое ваше будет мнение?