Нефертити

— Вперёд, мои воины! — опомнившись и приподнявшись в седле, громко выкрикнул вождь хеттов и, выхватив меч, закрутил им в воздухе. — Мы превратим эту страну в пустыню!

4

Азылык стал четвёртым жильцом тюремной камеры на окраине Фив, куда его сдали уруатрийские купцы. Поначалу они с радостью взяли одинокого путника в свой караван, направлявшийся из Уруатри в Египет, куда коробейники везли мёд, пеньку и драгоценные камни, кормили несчастного беглеца, спасшегося от тирании хеттского царя — так оракул им представился, упросив взять его с собой, ибо, бежав от Суппилулиумы, не захватил с собой даже куска хлеба и глотка воды, странствовать же одному по зыбучим пескам пустыни весьма опасно.

Прорицатель вёл себя тихо и незаметно, в длинные разговоры не вступал, свои провидческие способности не обнаруживал. Он давно ощущал на себе раздражение правителя, которому не нравились его предсказания, ставящие под сомнение великий полководческий дар хеттского царя. Однако и лгать провидец не мог. А почувствовав, что властитель готов с ним расправиться, он и решил бежать.

Через месяц купцы прибыли в Фивы. И совсем неожиданно для гадателя торговые люди запросили с Азылыка плату за весь месяц: его кормили, поили, угощали даже вином, а они люди небогатые и просят возместить нанесённый им ущерб. Это требование так ошеломило провидца, что он ничего не мог возразить коробейникам. И дать ему было нечего, кроме своих ветхих одежд, ибо за всё время службы у хеттского царя никаких богатств не накопил, да и такой привычки не завёл. И, видимо, чрезмерная молчаливость незнакомого путника заставила купчишек заподозрить его в нежелании их отблагодарить. Он развёл руками, смущённо улыбнулся, не зная, чем может заплатить, ибо ничего не имел. Купцы, увидев, что Азылык улыбается, значит, строит насмешки над ними, схватили его за руки и потащили в тюрьму. Так он и попал в камеру к трём узникам: двое из них, в летах, с гладкими телами, одетые в хорошие юбки, которые носили состоятельные египтяне, держались отдельно, третий же был молод, худ и смазлив. Наряженный в шаровары и яркую рубашку, он ликом и одеждами походил на иудея из Палестины. С этим торговым народцем гадатель не раз встречался в Хатти. Попав в тюрьму, провидец вдруг вспомнил, что оставил в уруатрийском караване своего вороного конька — последние пустынные вёрсты он ехал на верблюде, — который стоил весьма немало и мог бы возместить все затраты. Он и сам собирался подарить его коробейникам, ибо намеревался остаться в Фивах, в Египте, и прожить здесь остаток жизни, ибо нигде больше он не смог бы чувствовать себя защищённым от мести Суппилулиумы.

Египетские судьи всегда уважали иноземных купцов, и наказание последовало скоро. Его оправдания даже не стали слушать. Чиновники, удостоверившись в том, что Азылык сам попросился в караван и кормился за счёт коробейников, тотчас вынесли приговор: коли странник не может оплатить щедроты торговых людей, его приютивших, то обязан в принудительном порядке заработать эти деньги и в следующий их приезд в Фивы вернуть им затребованную сумму, равную трём мешкам зерна, а до этих пор Азылык будет находиться в тюрьме. Оракул побледнел, ибо в его сознании сразу же возникла страшная картина, как на обратном пути купцы сталкиваются с одним из конных разъездов Суппилулиумы, и все они гибнут от рук разъярённых воинов, не нашедших в Митанни тех богатств, о каких мечтали, а потому его обвинители больше никогда не вернутся в Фивы. И даже сам оракул не мог ответить себе, сколько он просидит в тюрьме. Охваченный ужасом, он попытался напомнить торговцам о своём вороном скакуне, оставленном в караване, он стоит трёх мешков зерна, но коробейники сделали вид, что не понимают, о чём им твердит обманщик. Не выдержав, Азылык воззвал к совести уруатрийских купцов, но те лишь пожали плечами.

— Мы не ведаем, о чём говорит этот несчастный, — поклонившись судьям, ответили они.

— Я могу спасти от тех напастей, что подстерегают вас на обратном пути! — в отчаянии выкрикнул им Азылык, но вызвал у них лишь ироническую улыбку.

— Мы не первый год ездим в Египет с нашими товарами и про все напасти давно наслышаны, — поджав губы, надменно ответили купцы. — И свою охрану имеем.

— Что ещё хочет сказать ответчик? — вопросил судья.

— Мне нечего больше сказать этим нечестным людям, — вымолвил оракул.

— Именем Маат, богини правды и порядка, приговор утверждается, и никто, кроме фараона Аменхетепа Третьего, не вправе его отменить! — твёрдо проговорил судья.

Азылык вернулся в камеру удручённый. Впервые он столкнулся с несправедливостью, провидеть и противостоять которой не мог. Раньше он не считал, сколько ему лет. Плыл и плыл по реке времени, легко справляясь с любыми водоворотами, не жаловался на недомогания. А тут всё чаще стал замечать знобкий ветерок на спине, заныли ноги, испытывая чрезмерный холод. «Видно, ушла молодость и подползает дряхлая старость, — с грустью заключил он. — Вот уж не думал, что в узилище её встречать стану!»

Семнадцатилетний Илия из Палестины быстро прибился к нему, обрадовался, что Азылык его не прогнал, рассказал ему свою историю. Сам он из земли Ханаанской, его селение располагается близ городка Хацор. Он вырос предпоследним, седьмым ребёнком в семье, пас скот вместе с братьями. Пятеро старших братьев родились от Анаат, первой жены отца Илии, Иафета, сам же Илия вместе с младшей сестрой Деборой были детьми Иаили, второй жены главы рода. И все жили мирно, всем делились, любили друг друга. Но однажды старшие братья выпили лишку неразбавленного вина, заснули, за овцами недосмотрели, те разбрелись, и двух из них так и не нашли. Отец сам провёл строгое дознание. Все наплели с три короба: про немыслимый ветер, который вдруг поднялся и превратился в песчаную бурю. Она будто чёрным занавесом сокрыла всё стадо и самих пастухов посшибала с ног. Получалось так, что они ещё счастливо отделались, потеряв только двух овец. Так старший, Иуда, вмиг сочинил эту сказку и всем наказал лгать. Илия же увидел печальные глаза отца и не смог повторить эту наглую ложь, без утайки выложил, что братья купили вина в складчину да весь бурдюк выпили, а Иуда, отправившийся пасти в ночную, заснул и за овцами не проследил. Отец выпорол всех сыновей — а старшему, Иуде, досталось больше других — и похвалил Илию, купил ему яркие красивые одежды, но с тех пор нарушилась дружба между братьями, невзлюбили они Илию: шпыняли, обидными прозвищами награждали, колючки в сапоги подкладывали, но и он не отставал, отцу про любые проделки братьев тотчас доносил. Эта глухая вражда длилась два месяца. И однажды братья так обозлились, что побили его, яркие одежды в клочья разорвали, а потом, испугавшись, что отец обо всём прознает и гнев его будет страшен, продали брата проезжим купцам. Сам-то Илия ничего не помнил, очнулся уже в караване, вокруг чужие люди. Они ему и рассказали, как его, побитого, в рваных одеждах, отдали в рабство за три сикля серебра, что равнялось трём быкам или пяти овцам, и просто так отпустить его на волю купцы не могут. Если возвратит им Илия понесённые утраты, они не станут принуждать юношу.

— А что я мог вернуть? Мне даже прикрыть свою наготу было нечем, когда меня в Фивы привезли, — Илия откусил лепёшку, которую им вместе с кувшином воды выдавали на ужин. — Но мне повезло. Отдали меня в услужение первому конюшему фараона, и тот повелел мне следить за порядком и чистотой в доме. Скоро я заслужил такое доверие хозяина, что повелевал всеми слугами, распоряжался полностью хозяйским добром, и он доверял мне, а я никогда его не подводил. И хоть обедал не за хозяйским столом, но ел всё то же, что и хозяева, ни в чём меня не ограничивали. Одежд хозяин мой подарил мне столько, что в двух шкафах не умещались, да из таких красивых тканей сшитые, что сам фараон бы позавидовал. Жить да радоваться!.. Я про себя даже братьев своих поблагодарил, ведь не избей они меня тогда, не продай купцам, до сих пор бы овец пас в палестинской глуши, а тут Фивы, столица Египта; поглядеть на два восемнадцатиметровых колосса Аменхетепа уже счастье, а какие дворцы, пирамиды с усыпальницами, сфинксы! Узреть такую красоту царь любого государства мечтает, а тут мне, простолюдину, увидеть довелось! Разве не счастье?..