Страница 21 из 26
Она могла драться за него с любым противником... со всем миром. Но сейчас своим противником был он сам. И она ничего не могла с этим поделать.
Только стиснуть зубы и ждать.
* * *
Эти несколько дней, проведённых ими в крохотной квартирке Серёгиной бабушки, стали для Жучки самыми счастливыми в жизни. И самыми болезненными.
Они с Серёгой почти не отрывались друг от друга, как сиамские близнецы, и хохотали по этому поводу. Они спали, переплетясь руками и ногами, мылись одной мочалкой, не умещаясь в ванне и опять же хохоча из-за этого... и даже ели одной вилкой из одной тарелки. Серёга порывался готовить сам и спалил до углей пару яичниц, да и Жучка как-то угробила целую сковороду котлет, потому что, поставив её на плиту, слишком надолго на Серёгу отвлеклась. Тогда они стали заказывать пиццу на дом и ели её руками из коробки, лёжа на ковре перед телевизором.
Телевизор, впрочем, они почти не включали после того, как на каком-то канале в каком-то ток-шоу промелькнул Орлов, вполне себе импозантный и самоуверенный. Жучку передёрнуло, и Серёга поспешно нажал на кнопку "Off", а потом даже вилку из розетки выдернул.
Вместо этого они сидели в Интернете, зависая на разных сайтах, в социальных сетях. Жучка с удивлением и некоторой обидой обнаружила, что у Серёги, оказывается, есть аккаунт в Живом Журнале, где он размещал свои стихи и песни, а также несколько тысяч читателей. Она обвиняюще ткнула в него пальцем, заявив: "Темнила хренов!" и долго дулась - минут пять, до тех пор, пока он не начал её щекотать. Страница в Живом Журнале, впрочем, не обновлялась с лета, и Серёга заявил, что возобновлять её не хочет.
Зато он часто читал ей наизусть чужие стихи. Он сказал, что стихи предназначены именно для того, чтобы их читали вслух, на бумаге - это совсем не то, и Жучка уходила в сон под Баратынского, Лермонтова или Лорку.
Ольга Васильевна позвонила им на другой день после их вселения в бибиревскую квартиру и попросила, чтобы они теперь звонили ей сами в определённое время, дипломатично обосновав это: "Так будет удобней" вместо "Не хочу вам мешать". Поэтому они созванивались по вечерам. В первый же вечер Серёга выхватил у Жучки мобильник и решительно заявил:
- Мам, я тебе тогда не сказал, а сейчас говорю - ты никакая не гусыня! А я никакой не лебедь. Вот ещё!
Он чуть отнял трубку от уха, и Жучка услышала тихий смех Ольги Васильевны:
- А кто же я? А ты?
- Ты орлица! - так же решительно провозгласил Серёга. - Ну или львица! А я... а я...
- Жираф? - с готовностью подсказала Жучка, хотя у неё сразу защипало в глазах и в носу - вот кто сентиментальная гусыня!
- Прости, мам, я тебе через минутку перезвоню, - быстро сказал Серёга и, отложив телефон, повернулся к Жучке со зловещей ухмылкой. - Жираф, значит?..
Перезвонили они через полчаса.
Дела Ильи Александровича Ольга Васильевна решительно отказалась обсуждать по телефону, сразу сказав: "Это не телефонный разговор", когда Серёга спросил об отце. Из чего Жучка сделала вывод - что-то происходит. В Интернете о предпринимателе Королёве писали крайне невнятно и скупо, что тоже наводило на определённые размышления.
Надо было позвонить Королю и всё это обсудить, но Жучка без конца откладывала это на завтра.
Девочка-страус.
И её сиамский близнец - мальчик-жираф. Весь вечер на ковре, как она объявила Серёге во время вечернего поедания пиццы. Тот поперхнулся и заржал почище коня Юлия.
В общем, всё было так, как она и мечтать не смела, но все счастливые минуты рвались в клочья, когда Жучка видела, как Серёга иногда замирает, глядя перед собой. Внутрь себя. Как его пальцы сжимаются, словно держа гриф гитары. А потом беспомощно разжимаются и опускаются.
Иногда, думая, что она спит, Серёга включал её плейер и слушал, сосредоточенно наморщив лоб. Однажды, всё-таки поймав её тревожный взгляд, он виновато улыбнулся и, снимая наушники, пробормотал:
- Я ни одной песни не узнал. Как будто не мои.
И, увидев, как она закусила губы, притянул её к себе.
Ещё он не хотел выходить из дома. Вообще. Наотрез отказывался, когда она предлагала:
- Нам что, плохо вдвоём?
Было хорошо, очень, но...
Но было в этом что-то такое больное, что однажды Жучка не выдержала, сорвалась и заорала, как оглашенная:
- Гулять!
Серёга иронически вздёрнул бровь:
- А где же тогда поводок? Ошейник?
Но, поглядев ей в лицо, вздохнул, буркнул: "Прости", и отправился искать джинсы.
Снаружи выпал снег, щедро засыпав дворовую помойку, отходы собачьей и человечьей жизнедеятельности и убогие лысые кустики, напомнив, что скоро Новогодье. Жучка скатала снежок и исподтишка запустила Серёге в спину. Но он на провокацию не поддался. Худое лицо его было замкнутым, губы плотно сжаты.
У неё ёкнуло в груди, и она чуть было не сказала: "Ладно, чёрт с ним со всем, пошли домой", но вместо этого крепко взяла его за локоть, и они отправились вдоль по заснеженной обледенелой улице, названия которой даже не знали.
"Гензель и Гретель", - вспомнила Жучка, суя Серёге в карман замёрзшую руку, и он тут же переплёл её пальцы со своими.
Они дошли до конца квартала. Прохожих почти не было. Серёга запрокинул голову к темнеющему небу, ловя губами редкие снежинки. Мимо пронеслась ватага детей, волоча за собой разбитые санки и толстого рыжего щенка на поводке. Жучка поглядела на Серёгу, и оба заулыбались.