За белым кречетом

Не зная, уцелел ли винт, нам пришлось сразу браться за весла, разворачивать лодку носом к волне. В волнении ожидали результата, но винт, слава богу, уцелел. Запустив мотор, уже осторожней поплыли дальше, но тут мотор заглох по какой-то собственной причине.

Рушан переключал шланги, что-то разбирал, а двигатель не запускался. Лодку нужно было постоянно удерживать против волны, но Юрий будто не понимал этого и почти не греб, мне пришлось взяться за весла самому. Ориентируясь по темному силуэту гор на фоне звездного неба, я отчетливо видел, что течение уносит нас все дальше и дальше от берега. А мотор не заводился. Минуло минут двадцать. Потом перевалило и за полчаса. А Рушан все продолжал проверять свечи, продувать шланги, дергать шнур пускача...

«Если он так и не заведется,— размышлял я,— то к утру лодку унесет так далеко, что и отыскать нас не удастся. Придется сначала съесть орлана, потом ястреба». Вспомнилось, как три наших парня путешествовали по морю сорок дней, унесенные на барже. Сапоги ели. Но у нас сапоги резиновые, не съешь...

Если выберемся, всерьез сказал я себе, то больше за белым кречетом не пойду никогда, как бы твердо не обещалось его увидеть. Хватит рисковать. Дождусь, когда начнут этих птиц разводить, как кур в питомниках, и сделаю его портрет.

Только я принял это решение, как мотор чихнул раз, другой и вдруг заработал с какой-то ненасытной надежностью. И мы помчались в ночи дальше, Скатываясь с волны на волну, уверенные, что до Тиличиков доберемся. Главное — удачно выполнить разворот при входе в лагуну. А тогда уж, считай, мы дома.

В ожидании этого мы провели в штормовом море два часа. Рушан оказался умелым мореходом, он так легко и вовремя положил моторку в разворот, что мы на гребне волны обошли острие косы, где мигал маяк, и вошли в тишь узкого и длинного залива.

Уже рассветало. На берегу прорисовались двухэтажные дома. Подведя лодку к набережной, мы посидели в ней, как бы собираясь с силами и приходя в себя. Плавание вымотало нас, как подъем на высокую гору. Выйдя, мы только было стали припоминать минуты прошедшего, как за спиной прозвучало:

— Просим предъявить документы. Пограничный наряд.

И хотя документы у нас были, но явление пограничников в ночи было столь неожиданно, что мы растерялись, заторопились, как если бы и в самом деле были нарушителями границы.

Оказывается, пограничники давно следили за моторкой, что шла вдоль берега в шторм. Так что пропасть бы нам не дали, но Рушану сделали строгое внушение, напомнив о том, что ночью и в шторм выходить в море не разрешается. Проверив документы, пограничники исчезли в темноте так же бесследно, как и появились, а мы пошли в дом, позабыв и о лодке, и о птицах.

Только прийдя в комнату Рушана, вскипятив чай, вспомнили, что не поставили моторку на якорь. Прибежав на берег, увидели ее свободно плавающей посреди лагуны. Поднявшаяся вода подхватила ее и несла теперь в море. Вместе с птицами!

Тут уже нельзя было терять ни минуты, но к кому бежать за помощью. Было раннее утро, люди спали. Не долго думая, мы отвязали чью-то моторку и пошли на веслах к уплывающей лодке. Возвращаясь обратно, заметили на берегу фигуру толстяка в пижаме. Не сразу разглядели, что тот машет нам кулаками, а за плечом у него ружье. Наше счастье, что борода Рушана была хорошо известна жителям Тиличиков...

На радостях, что все благополучно закончилось, поставив на якорь лодку, мы поспешили к Рушану допивать остывающий чай. А затем сморенные быстро навалившимся сном, расстелив спальные мешки на полу, позабыв про птиц, улеглись спать.

Утром Носков решил перенести птиц в сарай. Вернулся он бледный, неся в руках ястреба. Плавание по штормовому морю не прошло для птиц бесследно. У ястреба оказалось сломанным крыло. Видимо, когда выходили из Вывенки в море и лодку по-сумасшедшему швыряло, когда заметался орлан, стал биться в своем отсеке и ястреб. Но при такой волне, как было заглянуть туда да помочь? С момента перелома прошла целая ночь. Но Носков, не теряя времени, вместе с Бевзой наложил на крыло шину, прошил нитками, уверял, что крыло срастется. От горя он места себе не находил. Крыло-то срастется, но из такой птицы уже никогда не получится хорошего помощника на охоте.

Вспомнилось, как в прошлые времена помытчикам засчитывались не пойманные птицы, а доставленные ко двору. Потому-то, отловив летом птиц, дожидались помытчики зимы, чтобы птиц можно было везти на санях по застывшим рекам в специальных, обитых изнутри овчиной коробах. А нам пришлось прыгать на лодке по волнам, как по буеракам. Тут, видимо, и короб бы с овчиной не помог.

Спеленав ястреба, посадив его в картонную коробку, точно так же поступив и с орланом, Юрий в тот же день собрался и улетел с Иваном. Несмотря на очередь в аэропорту, его с больным ястребом посадили в самолет без задержки. Мне же пришлось потомиться не один день в ожидании рейса. За несколько часов до вылета я повстречался в аэропорту с Рушаном. С рюкзаком и ружьем тот отправлялся на вертолете на речку Тополевку. Примерно в те же места, откуда мы приплыли. Там, рассказал Рушан, медведь серьезно поранил старика-коряка. Известного человека, хорошего художника, картины которого экспонировались в музеях Ленинграда.

Старика уже доставили в больницу, но он без сознания. Рассказывали, будто он увидел медведя у рыбной ямы и пошел, как делал всегда, прогнать его. А медведь набросился на него и сильно старика помял.

Рушан попрощался — объявили его рейс. Ему предстояло отыскать зверя и пристрелить его, чтобы тот не натворил еще бед. А я припомнил развороченную избу на Ветвее и ночь в ней без ружья. Тополевка совсем недалеко от Ветвея. Скорее всего, шкодил тот же медведь, который чудом вырвался из петли браконьера. Жаль, что не повстречался ему сам браконьер.

Конечно, медведи — опасные звери, шутить с ними нельзя. Ио имея возможность за этот месяц познакомиться с добрым десятком их, я склонен был считать, что на людей они понапрасну не нападают и всегда предпочитают избегать встречи с ними. Опасен только раненый зверь. Но в этом всегда бывают повинны сами люди. Так и здесь, расплачиваться за браконьерские проделки пришлось ничего не подозревавшему старику-коряку, который, как и делал это на протяжении многих лет, вышел безоружным к зверю, уверенный, что сможет убедить его оставить не принадлежащую ему рыбу...

— Наша с тобой договоренность остается,— прокричал я вслед Рушану.— На следующий год поплывем фотографировать медведей на рыбалке.

— Непременно,— отвечал Рушан.— Приезжай обязательно.

Но встретиться нам довелось лишь спустя несколько лет.

Юрий прилетел в Москву зимой. Рассказал, что побаивался встречи с Флинтом, так как не выполнил его заказ. Не зная, поверит ли тот, что повинна в неудаче природа, а не он. Но Флинт встретил его милостиво, во всем сумел разобраться и никаких претензий не предъявил. Наоборот, показал проект новых правил для охотников с ловчими птицами, которые он разработал, попросил внести с его, сокольника, точки зрения замечания и поправки. О возобновлении этой прекрасной, забытой в нашей стране охоты Владимир Евгеньевич весьма, оказывается, заботился.

Юрий рассказал, что второй отряд Института охраны природы нашел гнезда белых ястребов на реке Пенжине. Из трех разных гнезд было взято шесть птенцов, и все они благополучно добрались до Москвы, а оттуда их переправили в ФРГ. Немецкий сокольник Лютгер получил от института редчайших птиц, о которых мечтал. Теперь он мог разводить их, выращивать, охотиться, дарить и продавать. Нам же он привез взамен пять пустынных соколов-шахинов, которые гнездятся на территории нашей страны, но стали большой редкостью. Соколов этих сокольник выращивает в питомнике. Юрий рассказывал, что одного сокола потеряли сразу, двух отправили в Окский питомник хищных птиц, а двух — в Алма-Ату. Позже Вадим Горбатов летал в этот город рисовать птиц. Что стало с ними в дальнейшем, была ли какая-то от этого польза, не знаю. По у Лютгера белые ястребы прижились, стали давать потомство. Об этом мне довелось прочитать в журнале «Охота и охотничье хозяйство». Там говорилось, что он благодарен нашим охотникам за подаренных птиц.