За белым кречетом

Снять медведя было невозможно, так как на моем аппарате стоял длиннофокусный объектив, а до зверя были считанные метры. Тогда Рушан запустил. мотор, развернулся, и мы на полной скорости помчались вслед за медведем. То ли он плохо слышал, то ли был занят своими мыслями, но только он не обратил на шум мотора никакого внимания. Лишь когда мы с ним поровнялись, зверь кинул взгляд в сторону и в тот же миг стремительно, не хуже горного барана, взбежал по отвесному склону и скрылся в кустах. Вот и пойми такого зверя: то он не обращает внимания на громко разговаривающих людей, плывущих в лодке ему навстречу, а то удирает, как заяц. Ясно одно, что случайно оказаться у него на пути опасно. «Увлекшись своими мыслями», он может выйти на человека нос к носу и от неожиданности и со страху натворить беду. Однако втроем да под защитой такого охотника, как Рушан, мы разгорячились. Отправившись далее, строили планы, как будем снимать следующего зверя, но медведи не встречались.

К полудню мы добрались до места, где Носков отыскал гнездо белоплечего орлана. Пристали. Юрий ушел на поиски гнезда, решив взять хотя бы одного птенца, чтобы преподнести его в дар Московскому зоопарку. Пока он пропадал в болотистых пойменных зарослях, где тунами вились комары, я вынес на берег птенца белохвостого орлана. Когда моторка встала, белохвост занервничал, засуетился, и я решил дать ему немножко поразмяться да покормить его рыбой.

Птенец был не мал, хорошо оперен — почти слеток. Темно-коричневый, с внушительными желтыми когтистыми лапами, увесистым загнутым клювом, вида он был достаточно грозного, но по характеру на удивление беззлобный.

Еще в избушке я как-то попытался покормить птенца ястреба. И тут же был наказан. Стремительно вскинув лапу, острием когтя ястреб до крови разодрал мне руку, которой я предлагал ему мясо. Больше я его кормить не стал. Белохвостик был не такой. Он позволял брать себя в руки, плыть с ним рядом было не опасно. Но тут, выйдя на берег, птенец впервые возроптал, не желая подчиняться. Он кричал, норовил подняться на берег, категорически отказываясь есть рыбу, какие только лакомые кусочки я ему ни предлагал.

Вверх по течению поднималась моторка. Увидев птицу, рыбак подвернул к берегу, поинтересовался, ради чего и куда ее везем. Выяснилось, что он возвращается в поселок Ветвей, а ночью плыл этими же местами к морю и встретил по дороге двенадцать медведей. Очень близко наблюдал самку с тремя небольшими медвежатами, жалел, что не было с ним фотоаппарата. Его рассказ запал в душу. Зародилась мысль приехать сюда специально, для того чтобы пофотографировать бурых медведей на рыбалке. Вывенка была поистине медвежьей рекой. Только мы с Рушаном стали строить планы, как бы осуществить сплав по реке на следующий год, как из кустарников, отбиваясь от комаров, вывалился огорченный Носков.

— Эх,— вздохнул он тяжело,— лучше бы я взял их тогда, когда отыскал гнездо. Сразу. А теперь...— он протянул нам четыре лапки.— Сдохли. В гнезде. Два таких прекрасных птенца. Оперенные. Почти слетки. Отчего? Почему? Ничего понять не могу.

Природа продолжала загадывать загадки. Кречеты, ястребы и вот теперь орланы оставались в этот год по известной только ей причине без потомства. Ну не странно ли, удивлялись мы, ведь орланы считаются рыбоядами, а уж этого-то добра в каждом ручье полно. Отчего же выросшие птенцы погибали?

— Да какие они рыбояды? — возмутился Носков, отнял у меня рыбу, которой я тщетно пытался накормить раскричавшегося белохвоста, разодрал подстреленную чайку и дал орлану. Тот с жадностью принялся есть и вскоре успокоился.

Видимо, одной рыбой кормиться орланы не могут, птенцам требуется и мясо, а ни зайцев, ни куропаток из-за их малочисленности добывать в это лето родители не могли. Вот и гибли подрастающие в гнездах птенцы.

Послушав наши разговоры, рыбак припомнил, что прошлой зимой были очень высокие снега. Более чем двухметровые сугробы скрыли кустарник. Зайцам и куропаткам ничего не оставалось, как «подстригать» лишь верхушки. Это и сейчас было заметно. От бескормицы птицы к весне так ослабели, что нередко на глазах у людей во время полета начинали падать на снег. Рыбак подобрал несколько штук, отправил на анализ на санэпидстанцию. Впервые такое видел, боялся, что эпидемия началась, но анализ был тверд: птицы гибли от истощения.

— Вот вам и пример круговорота в природе,— подытожил огорченный Носков,— пример того, что все в ней взаимосвязано, а глобальной цели ее, ради чего все матушкой затеяно, нам пока не дано знать.

Распрощавшись с рыбаком, мы усадили в лодку орлана и двинулись к Усть-Вывенке. Не выпускавший из рук бинокля, Юрий заметил на дереве еще одно гнездо орланов. Что-то белое виднелось в нем, Юрий попросил пристать к берегу, часа полтора пропадал в кустарнике, вернулся вконец измученный. Гнездо оказалось пустым. В нем лежала здоровенная белая кость от ноги какого-то зверя, хорошо подтверждавшая предположение, что орланы отнюдь не рыбояды.

В ясную солнечную погоду мы подошли к устью реки. У рыбаков мы попили чайку, поговорили о том, как идет рыба в этом году, и узнали, что в море на нашей моторке лучше не выходить. На море разгулялась волна, в устье вода кипела, нам советовали ждать вертолета да на нем выбираться в Тиличики.

Начальник отделения госпромхоза не поленился завести свой катер и, усадив нас, провез к опасному месту. Белые буруны катились встречь течению реки, в устье мутная вода кипела. Даже на морском, с мощным двигателем катере заходить в глубь пенящейся круговерти, где превосходно чувствовали себя лишь тюлени, показалось опасным. Решили подождать до полуночи, когда прилив достигнет апогея, морская вода войдет далеко в реку, ненадолго утихомирит силу течения. Однако рыбаки план Рушана не одобряли. Немало смелых, твердили они, сложили здесь свои головы, им ли об этом не знать. Но Рушан стоял на своем: его моторка вполне способна выйти в море и благополучно доставить нас троих до Тиличиков.

Честно признаться, я в тот момент был за возвращение на вертолете, но в то же время не мог отказаться, демонстрируя тем самым недоверие к полюбившемуся мне за эти дни охотинспектору.

В полночь с тревожными мыслями в душе отошли мы от берегов поселка Усть-Вывенки. Вода в реке поднялась, застыла гладью, как в полнейший штиль. Но в море грохотал накат. Рыбаки вышли нас проводить. Хоть небольшая была надежда, что в случае неудачи нас выловят, все-таки в их присутствии мы чувствовали себя смелее. Конечно, если моторка перевернется, даже если сам выберешься, жалеть придется о многом, однако Рушан, застыв на корме у руля, невозмутимо вел лодку вперед.

Солнце давно скрылось, сгущались сумерки, но небо было еще бледно-серым, отчего почти свинцовой казалась вода. То тут то там из воды всплывали усатые тюленьи морды, в удивлении тараща на нас выпученные глаза. Сидевший рядом со мной орлан зашевелился, забеспокоился, стал приподниматься. Я постарался усадить его в «гнездо», и тут мы выскочили на морской простор.

С треском моторка взлетела на волне, рухнула в яму и сразу второй удар в нос. Падение вниз, треск, вверх, лодка раскачивалась с борта на борт. Только бы не вылететь, удержаться, а тут еще орлан совсем потерял голову, клекочет и пытается выпрыгнуть из лодки. В суматохе мне показалось, что в носовом отсеке кричит ястреб, но тут уж стало не до птиц. Я вижу, как бросает на волне сопровождающий нас катер и отчетливо понимаю, что при такой волне, если перевернемся, нас ни за что не выловить. Лишь бы не перевернуло, молю я про себя, вцепившись мертвой хваткой в железные борта. Лишь бы... И пронесло! Кипение волн кончилось, мы за чертой прибоя, в море.

Не подходя к нам, катер с рыбаками развернулся — им предстояло снова пройти опасную зону. Мы наскоро помахали рыбакам, благодаря за помощь, желая им успеха, надеясь, что теперь-то благополучно доберемся до Тиличиков. Однако нашим волнениям в эту ночь не было, как говорится, конца.

Сумерки сгущались. Съезжая с волн, как с гор, мы мчались вперед, уверенные в полной безопасности плавания. И неожиданно на полной скорости наскочили на трос невода, не снятого на ночь по чьей-то забывчивости. Моторка взлетела, как на трамплине, и с заглохшим мотором в тишине ударилась о волну, подняв тучу брызг. Рушан зло выругался, ибо в поселке перед отплытием ему сказали, что все неводы сняты.