Тревога

— Крики… слышал, — проговорил тот, медленно поднимаясь с сиденья. Похоже, именно упоминание о кошмарных воплях стало для него решающим аргументом.

— Не думали же, что это вас так радостно приветствовали, приглашая на самую веселую вечеринку, — не то спросил Орфей, не то просто подвел черту.

Потому что Лукич, будучи старым, но вовсе не глупым, похоже, все понял. И не нуждался в дополнительных доводах.

Направившись с дядей к выходу, Крянев еще опасался, что бородатый водила мог попытаться им воспрепятствовать. Например, закрыть автоматическую дверь прямо перед носом.

Но водитель лишь проводил Михаила Лукича печальным, разочарованным взглядом. Да окликнул напоследок:

— Еще увидимся!

И Алексей подумал, что адресованы эти слова не только дяде Мише.

— Найден, жив! — торжествующе проорал Орфей в рацию, которую достал первым делом, едва все трое вышли из автобуса. — Жи-и-ив… епрст!

С таким чувством он произнес это «жив», что трудно было понять, чему больше радовался этот человек. Тому, что поиск и спасение Михаила Лукича действительно увенчались успехом? Или тому факту, что сам он тоже до сих пор принадлежит к миру живых.

— Жив наш дедушка! — рявкнул он еще.

После чего вспомнил, что не грех и представиться:

— Кстати, это Орфей.

— Мы поняли, Орфей, — прозвучало в ответ. Как показалось находившемуся рядом Алексею, с легкой усмешкой.

— Так что это за автобус такой? — проговорил сам Крянев, отправив СМС матери и теперь стоя с дядей Мишей. И взглядом провожая упомянутый им же транспорт.

Автобус уже успел достаточно удалиться, и в предзакатных сумерках выглядел просто как темное, едва заметное, пятнышко.

— Автобус… водитель… лучший работник столетия этот. И почему я тоже его теперь вижу?

— Ну, насчет последнего я тебя успокою, — отвечал Орфей, похлопав Алексея по плечу, — видишь ты его только вместе со мной. Будь ты один — скорее всего, просто не заметил бы. Так что не бойся, не пора тебе еще. Тем более, водила же сам сказал.

Затем добавил — помолчав несколько секунд:

— А по поводу того, кто… и что он есть… вопрос, скорее, философский. Скажем так… хм-м. Он часть того мира, о котором нормальному человеку лучше лишний раз не задумываться. Если рассудок дорог ему. Хотя, с другой стороны, если задумается… если правильно задумается — глядишь, будет больше жизнь ценить.

— Понятно, — молвил Крянев, при этих словах еще припомнив что-то из мифологии, — только… разве ему не на лодке полагается ездить?

— А где ты тут видел ближайший водоем? — усмехнулся Орфей.

14–22 августа 2021 г.

Пряничная избушка

Гензель, которому крыша пришлась очень по вкусу, отломил себе порядочный кусок от нее, а Гретель высадила себе целую круглую оконницу, тут же у избушки присела и лакомилась на досуге — и вдруг распахнулась настежь дверь в избушке, и старая-престарая старуха вышла из нее, опираясь на костыль.

Правда, никакого брата по имени Гензель у девочки не было. Да и звали ее не Гретель, а Юля.

Не было злой мачехи. Напротив, родная Юлина мать была живее всех живых. И жизнь свою (личную) активно устраивала, то и дело с кем-то знакомясь, приводя этого кого-то домой.

Весь вечер и часть ночи они вдвоем обыкновенно бухали под собственный радостный треп. После чего перемещались на пружинистую скрипучую кровать. Как же Юля ненавидела этот скрип!

Поутру очередной хахаль матери непременно исчезал, как и подобает кобелю, сбившему охотку. Мог немного задержаться разве что, если хотелось опохмелиться или пожрать. А в холодильнике или на столе удавалось обнаружить нечто, для таких целей подходящее.

Когда очередной неудачный кандидат в мамины супруги (и «папозаменители» для Юли) отваливал, разочарованная родительница снова принималась пьянствовать, но уже с горя, стремительно переходящего в злобу. И нет-нет, да срывала эту злобу на ни в чем не повинной девочке.

С другой стороны, задержись кто-то из гостивших у них дядек — Юлю бы это порадовало еще меньше. Пугали они ее, мамины дружки. Все как один большие, грубые, потные. Одни демонстративно не замечали ребенка в квартире. И потому позволяли себе громогласно материться, на часы тем более не глядя. Или в чем мать родила покидая скрипучую кровать, шастать в туалет. Другие смотрели на Юлю волком… о, благодаря им-то девочка и осознала подлинный смысл этого выражения! Были явно недовольны ее присутствием в квартире, относились как к чему-то лишнему, даже вредному. А от всего лишнего и вредного надлежало избавляться.

Правда, последний из маминых гостей отнесся к Юле гораздо приветливее… на первый взгляд. По голове потрепал, даже конфеткой угостил. Но от девочки не укрылось, с каким выражением он смотрел на нее. Не со злобой и раздражением, нет. С искренним интересом. Вот только ничего общего с отеческими чувствами этот интерес не имел. Юля поняла это без труда. Пусть и прожила на свете всего ничего — восемь лет с хвостиком.

Только что не облизывался на нее глядя, гад!

«Эх, был бы папа с нами», — иногда мечтательно говорила сама себе девочка. Но тут же поправляла саму себя: «А что бы он сделал?» Ибо и насчет родителя своего не очень-то обольщалась. С высоты мудрости, от матери перенятой, заключила, что и он суть обычный кобель. Просто очередной скот мужского пола.

Будь это иначе, считала она, отец бы не бросил их с матерью несколько лет назад. Не сбежал бы черти куда. Потому что, как мама сама частенько повторяла: «Порядочные люди так не поступают».

Через день-другой после очередного поражения на личном фронте мать со своим горем справлялась и худо-бедно приходила в норму. Возвращалась на работу, если ее оттуда не успевали уволить. В противном случае искала, где еще сможет заработать. Находилось тогда у нее и немного времени для Юли. Немного времени и даже толика любви. Более того, именно тогда мать осознавала, что другого близкого человека у нее нет. «Мы вдвоем против жестокого мира», — говорила она тогда дочке.

Потом все повторялось. Пьяные вечера, шумные ночи и полные злобного разочарования дни, когда легко было Юле попасть под горячую руку. Жуткие дядьки да пружинистая скрипучая кровать.

Надо ли говорить, что выгонять из дому девочку не пришлось. Да и трудно было ей называть «милым домом» квартирку в хлипкой коробке, полвека назад построенной братушками из солнечной Болгарии в качестве общежития для себя же. В коробке с грязными темными коридорами и стенами, такими тонкими, что скрип пружинистой кровати редко оставался в одиночестве. Как правило, компанию ему составляли (мешая Юле спать) ор и музыка соседей.

Так что девочка ушла сама. Решила уйти, едва рассвело, хотя бы, чтоб не встречаться с тем типом, интересующимся маленькими девочками не меньше, чем их взрослыми мамами. И, конечно, уходить Юля планировала не навсегда. Рассчитывая, что и этот кобель вскоре уберется. Самое позднее — к обеду.

Потому, естественно, ни о каком лесе не могло быть и речи. Да Юля и не знала, в какой стороне ближайший лес и как долго до него добираться. Девочкой будучи сугубо городской.

Потому неудивительно, что вместо леса ноги принесли ее на самое популярное в городе место. На набережную, становящуюся, кажется, с каждым годом все больше и краше.

Соответственно, и избушка была не избушкой, а просто фудтраком, начавшим работу в этот ранний час. Одним из отцепленных вагончиков, оборудованных под ларьки, где можно было купить стаканчик кофе и что-нибудь вкусненькое. Пончик, бисквит, шоколадный батончик, леденец или пряник.

Перечисленные вкусняшки были изображены на корпусе фудтрака. Причем выполнены были в настолько ярких тонах, что Юля судорожно проглотила голодную слюну, а пустой желудок призывно забурчал да только что не зашевелился внутри.