Тревога

Тимофей Печёрин

Тревога

Харон

И вот в ладье навстречу нам плывет

Старик, поросший древней сединою,

Крича: «О, горе вам, проклятый род!

Забудьте небо, встретившись со мною!

В моей ладье готовьтесь переплыть

К извечной тьме, и холоду, и зною.

А ты уйди, тебе нельзя тут быть,

Живой душе, средь мертвых!»

Михаил Лукич уснул в автобусе.

Вроде бы на секундочку всего прикрыл глаза от лучей яркого майского солнца, проникавших в салон через окошко. И… вот те на: когда записанный на пленку голос объявил об очередной остановке, оказалось, что свою Лукич уже пропустил. Да еще одну в придачу.

Да, две пропущенных остановки — это вроде бы и не так много. Ну так и Михаил Лукич не в гости собирался, чайку попить. На работу. А опаздывать на работу он не привык.

Пришлось вылезать из автобуса, переходить на другую сторону улицы и ждать, когда подойдет автобус, движущийся в обратную сторону. И исправит невольный промах Лукича.

Пока переходил — успел мельком заметить, какое оживленное на улице движение. Как много… непривычно много машин заполнило ее. И сколько шуму все это сборище производит. Да и машины сплошь какие-то яркие, блестящие; каких даже в зарубежных фильмах не увидишь.

Плюс сама улица… на взгляд Михаила Лукича была она какая-то слишком широкая. Точнее, слишком далеким показался ему путь от одной ее стороны до другой. Лукич запыхался даже. Тому же поспособствовал негодник-светофор. Точнее, забавная новация, которой он был оборудован. Таймер, отсчитывавший время, остающееся у пешеходов до того, как зеленый сигнал сменится красным.

Объективно Михаил Лукич мог бы признать секундомер на светофоре даже полезным. В том смысле, что какой-нибудь торопыга едва ли кинется под колеса всем этим, готовым стартовать в нетерпении автомобилям, зная, что в его распоряжении осталась пара-тройка секунд. Безопаснее. Риска меньше.

Но это — на объективный взгляд. Субъективно же Лукич был этим новаторским светофором недоволен. Уж очень мало, по его мнению, оказалось этих секунд, выделенных пешеходам. Даже если начать переходить сразу же, как зеленый свет загорался.

Вдобавок, пока секунды сменяли одна другую, таймер пищал. Сперва медленно, в ритме с сердцем здорового человека. Но потом все чаще и чаще. Навевая ассоциации с часовым механизмом бомбы. И будто подгоняя оставшихся пешеходов. А тот же Михаил Лукич — не мальчик все-таки, чтобы беготней заниматься. Да и сердце от этого учащавшегося писка тоже принималось биться чаще.

Отдышавшись и дойдя до павильона остановки, Лукич сперва принялся было разглядывать расписание. Но от множества табличек (по одной на каждый маршрут) и мешанины букв и цифр на них рябило в глазах. Потому, быстро отчаявшись вычислить, какие из маршрутов проходят мимо института, где он работал, и по какому из этих маршрутов автобус подойдет первым, Михаил Лукич решил поступить проще. Вспомнив народную мудрость, что язык-де до Киева доведет. Или до Москвы. Кому куда надо.

Заглядывая в каждый из подходивших и открывавших свои двери автобусов, Лукич спрашивал, не идет ли тот на улицу такую-то.

С третьей попытки ему повезло. Вдобавок, какой-то паренек уступил Михаилу Лукичу место.

С облегчением вздохнув, Лукич устроился поудобнее, откинувшись на сиденье. И надеясь, что если и опаздывает, то на минутку-другую. Не катастрофа. Начальство и коллеги — надеялся Лукич — поймут.

Еще он надеялся, что снова не уснет в дороге.

Михаил Лукич представить себе не мог, что возможность уснуть в автобусе — это меньшая из неприятностей, грозивших ему в этот едва начавшийся день.

Это ведь такой прекрасный солнечный майский день. Разве можно ждать от него чего-то дурного?

Автоматические двери автобуса разошлись со звуком, похожим на вздох, выпуская Лукича на нужной остановке.

Лукич выбрался наружу. Огляделся. И понял, что светофором-торопыгой с таймером сюрпризы и странности этого дня не исчерпывались.

На пути к институту располагался небольшой скверик. Точнее, несколько развесистых деревьев и заросли кустарника. Словно гигантскими ножницами вырезали кусочек леса, и какая-то неведомая сила перенесла его и влепила посреди города. На манер детской аппликации.

То есть, конечно, ни в какую неведомую силу Михаил Лукич не верил. И вдобавок свысока посматривал на тех, кто его взглядов на мир не разделял. Школа и партия давно убедили Лукича… или, если угодно, заставили смириться с тем, что ничему неведомому в мире места нет. А любой странности, любому якобы чуду найдется объяснение. Рациональное. И зачастую скучное, как лекции по диамату или материалы очередного съезда.

Так и с уголком дикой природы этим, за скверик принимаемым. Просто его не учли при планировании города и не добрались при застройке. А почему не учли? Да по той же самой причине, по какой даже «Челленджеры» взрываются!

Все так. Другой вопрос, что теперь этот оазис зелени среди бетона и асфальта больше не выглядел диким.

Деревья казались какими-то… разреженными что ли. Или ужавшимися. Не то меньше их стало, не то кроны подравняли, сделав менее раскидистыми. Кусты стояли аккуратно подстриженными. Землю выровняли и теперь скверик пересекали дорожки, мощенные плитками приятного розового цвета. Среди деревьев и кустов высились столбы с круглыми фонарями, похожие на гигантские булавки или трости с набалдашниками. Имелись и три скамейки. На одной из них сидела молодая мама и осторожно покачивала стоявшую перед ней коляску.

«И когда только облагородить успели?» — пронеслось в голове Лукича.

Впрочем, когда бы ни случилась эта метаморфоза, Михаил Лукич решил, что ничего плохого в ней нет. Даже наоборот. Теперь припозднившимся сотрудникам института, как и другим прохожим, больше не придется, срезая через скверик, продираться в зарослях в полной темноте. Рискуя, вдобавок, нарваться хоть на пьяную компанию, а хоть и на вульгарный гоп-стоп. И вообще… хоть и говорят, что не место красит человека, но приличные места и людей поприличнее к себе притягивают. Вроде тех же мамочек с колясками. Тогда как уголки дикие и темные — наоборот.

В общем, теперь скверик был достоин носить это имя и считаться полноценным местом отдыха. А не как в анекдоте про баню в воинской части — так называемая есть, но как таковая отсутствует.

На несколько минут Лукич даже задержался, залюбовавшись на скверик, на прошедшую с ним перемену. На скамейке посидел в тенечке. И лишь затем, спохватившись («на работу же опоздаю!») двинулся дальше.

Снова пересек улицу — показавшуюся такой же непривычно шумной. И с таким же новаторским светофором. Снова пришлось слушать этот раздражающий, тревожащий сердце писк. Потом Михаил Лукич преодолел последние сотню-другую метров до института. Где, у самого здания его ждал новый сюрприз. И далеко не приятный. Точнее, целый каскад неожиданных странностей.

Начать с того, что неизвестно куда подевался автомат для продажи газированной воды, стоявший у самой стены института. Лукич и его коллеги любили бегать к нему на перекур, утоляя жажду в жаркие дни.

Таким обещал стать и этот день. И потому исчезновение автомата немало огорчило.

На месте автомата с газировкой торчала оклеенная афишами тумба. Среди разноцветья этих бумажек, звавших на спектакли и концерты, Михаил Лукич различил пару знакомых названий. Одно принадлежало некогда любимому ВИА, про который Лукич в то же время брякнул за рюмкой, что сам бы спел не хуже. А на другой афише, огорошенный, прочитал слово «Аквариум».

«Уж не тот ли это «Аквариум», который Петька из отдела по ремонту вычислительной техники на кассету записывал? — озадаченно спросил сам у себя Лукич. — Если тот… если на его концерт можно сходить открыто, тогда зачем эти хлопоты? С кассетой, записью? И зачем вообще Петьке было так шифроваться? А то говорил, не показывайте никому, если хотите послушать. Да сильно громко не включайте. Не то сразу КГБ пронюхает и всех нас по статье притянет!»