Флакон чувств

– Ты говоришь о недоверии ко всем, а могу ли я доверять тебе? Вдруг и ты обманываешь? Гарантий ведь нет.

– Выбор за тобой, – простодушно, устало откинувшись на спинку, выдала Эбигейл.

– Мы настолько глупые, бессмысленные, ничтожные, несуществующие. Где доказательство, что мой истинный разум не дремлет? Откуда мне знать, что ты и все окружающие не выдумка спящего? И что я тоже не выдумка? И что вся эта природа, что восхищает тебя, по-настоящему существует, дышит, цветет и умирает, а не стелется объемной театральной декорацией. Вот люди проходят мимо, исчезают – наше поле зрения больше не охватывает их. А куда они деваются? Точно ли доходят до туда, до куда хотели дойти изначально, или, скрывшись за углом дома, исчезают, как актеры за занавесом?

– Воспринимай мир таковым, каким тебе хочется его видеть, так ты сумеешь раскрыть себя. Если он нереальная вселенная, значит, действуй так, как не осмелился бы в реальном, если же он существующая реальность – держи себя соответствующе и достойно.

– Разве можно знать, как следует себя вести, если не понимаешь, в какой вселенной живешь: существующей или несуществующей?

Порыв ласки. Ветерок провел прощальным касанием невидимой ладонью по волосам девушки и безоглядно умчался вперед, разбрасывать дальше прощальные касанья, а она так и не поняла, что с ней навсегда расстается влюбившийся в нее ветерок. Где-то за спиной кто-то громко шаркал, забывая поднимать тяжелые ноги. Солнце окончательно упало за горизонт, скрылось за волнами моря, чтобы озарить желтизной иной участок Земли. Эбигейл потерла ладони друг от друга, будто на тех затаился холодок, и, немного помолчав, изрекла, как изрекают самое устойчивое и оттого правдивое:

– Так и из ума выйти запросто, – тихо зазвучали ее слова. – Лишь тебе самому определять собственную реальность, а безостановочно метаться от одной к другой, когда одна кажется более лживой, чем другая, значит, предавать все и вся. И себя самого тоже. Дезертирство выжигает изнутри тлеющей бумагой. Постоянство и верность – вот, что наделено истинной ценностью.

– Выходит, я обязан остановиться на чем-то одном, даже если то будет неправильным в сущности?

– Получается так.

– А в каком же мире живешь ты?

– Дай руку, – их пальцы сцепились в единый замок, несмотря на сотрясения противоречий в каждом: нежелание Эдмунда, питаемое отвращением после всего того, что она не смогла дать, и борющееся с отчуждением желание Эбигейл притрагиваться к Флоренсу, к которому притягивала необъяснимость, оспариваемая объективными доводами, что выступают за абсолютное отстранение от человека с целью защитить облачные белоснежные замки чувств. – Чувствуешь это тепло? Мягкость кожи? Пульсацию, к которой, чтобы разобрать ее, следует внимательно прислушаться?

– Чувствую.

– И я чувствую, а значит, мой мир реален.

– Ты склоняешь меня к тому, чтобы я разделил твое мировоззрение?

– Выбор за тобой, я лишь отвечаю на вопрос.

Опять установилось молчание, в середине которого затянула вечернюю песню какая-то птица, скрывшаяся среди листвы на дереве, тем самым ища кого-то из своих. Как и другие звуки, пение никак не оборвало молчание двух людей, оно лишь отдаленным шумом надавливало, напоминало…

– Эбигейл.

– Да?

Ее подчеркнутые черным ресницы красиво хлопали, уподобляясь плавным движениям тонких крылышек. Они будто бы стряхивали невидимые слезы, выпавшие росой от тумана одиночества и разочарований, что застилает душу тогда, когда у веры в желанное иссякают последние резервы сил.

– Мне все еще страшно.

– Идем домой, Эдмунд, все виды уже покрылись темнотой, лишь фонари на том берегу отбрасывают на них ничего не значащее свечение.

5

Воздух раннего вечера уверенно предвещал свежесть ночи. Эдмунд медленно продвигался вперед, подражая бесцельно шатающимся по улице непохожим друг на друга подружкам, что, тыкая тонкими пальцами на украшения, или шляпы, или верхнюю одежду, в зависимости от магазина, искренне посмеивались, бурно вдаваясь в обсуждения. За спиной текучка людей, с которой Флоренс кое-как свыкся. Он всматривался в витрины, пытаясь отыскать то, что разглядывали девушки, но ничто не вызывало писка восторга.... Вещи как вещи. Дети также не воспринимают взрослую серьезность или ценность того или иного товара.

Не понимая, действительно ли заметили ли его подружки или притворяются, будто не замечают, Эдмунд вцепился в них соколиным взглядом, отпускал лишь на мгновение, чтобы самому попытаться разыскать что-то, что наделено краской рекламы, обязывающей заинтересовать.

Громко приветствующий голос – настолько громкий, что, казалось, прямо в темя врезается стальная кувалда, – торговца, жадно высасывающего сигарету до фильтра, от которого сразу же хочется провалиться сквозь землю, предвидя дальнейшую наглую приставучесть, противоречащую желаниям разума и тела гостя осмотреться без посторонней помощи.

– Подсказать что?

– Нет-нет-нет, – забарабанил ужаленный Эдмунд, выпучив фонари души.

– Ну, подождите, зачем же сразу убегать, – полусмеясь приставал небритый мужчина со множеством черных огромных угрей на лице, хватая за локоть Флоренса так, что тот с легкостью мог бы вырваться. Но Эдмунд застыл на месте. – Вы только зайдите, посмотрите на эти ткани. Покупать не обязательно, но почему бы не полюбоваться последними рубашками? А вдруг завтра вы узнаете одну из них на ком-то другом, вернетесь к нам, а уже будет поздно: весь товар распродан. Его ведь буквально сгребают! Идемте за мной! Ну же!

Мужчина с натянутой почтительностью лакея открыл дверь, пропустив вперед Эдмунда, который, словно послушная собачка, устремился против собственной воли в указанный угол. С внешностью торговца явно не сочеталась вежливость и воспитанность, потому, чтобы установить баланс после оказанной учтивости, он демонстративно сплюнул в сторону прежде, чем войти самому.

В небольшом магазине, помещенье которого имело квадратную форму, кроме длинных рядов с вешалками и встроенными в стену полками с аккуратно разложенными на них брюками, было пусто, один лишь кондиционер тихо гудел, направляя воздух в сторону кассы.

– Вот, вот, вот! Только взгляните на этот пиджак! Прелесть, правда? А вы пощупайте ткань! Прелесть, правда?

– Да, – невольно отвечал Эдмунд, сам не понимая, что тянет его за язык.

С тканями же он знаком практически не был – брюки и пиджак с рубашкой единственные и первые после потери памяти друзья, протянувшие руку для знакомства, – однако совали ему обычный синтетик, не обладающий эффектом ласки кожи, который необходимо как угодно сбыть. Дешевку под видом незыблемого качества.

– И сколько он стоит?

– Последний в наличии, и он будто для вас создан! А цена… Восемьсот! – Выпалил продавец, с нежностью влюбленного поглаживая воротник, будто цена – сущий пустяк. – Но для вас могу спустить до семи сот. Ну, что скажете?

– Он очень…

В кармане мялось несколько бумажек – Эдмунд даже не знал каких, однако за эти три дня успел проникнуть в корректировку цен, и сейчас отчетливо осознавал невозможность разбрасываться деньгами направо-налево.

– Ну, хорошо, а как вам вот этот вариант? Почти такой же, только с биркой на сто, а?

Торговец орудовал вешалками с молниеносной скоростью: они, будто дрессированные змеи, скользили по его рукам. Первый пиджак запрятался среди тесного ряда прочих.

– Намного лучше.

– И он как раз на вас! Скиньте свой старый и примерьте.

Новый пиджак оказался не таким уж и удобным. На швах в некоторых местах торчали нитки, казалась, будто, если дернуть одну, пиджак развалится на лоскуты.

– В плечах жмет.

– Да неужели? Как странно, – продавец озадаченно почесал затылок, бросаясь искать точно похожую модель другого размера.

Эдмунд попытался поднять руку вверх – получилось лишь горизонтально и то не так уж и ровно. Ткань предупреждающе затрещала.

– Ладно, снимайте, как вам он?