Покорение Михримах

Тягучий точащий изнутри страх немного отпустил меня.

Хотя и не было ничего постыдного в фиктивном браке — я же султанша, в конце концов! И тетушки тоже выбрали именно такой путь! — я отчаянно не желала, чтобы кто бы то ни было узнал о реальном статусе моих отношений с Рустемом. Это могло ослабить его авторитет, что не было бы нам на руку. Но хуже всего, если бы узнала матушка; уверена, она бы гневалась безмерно, хотя ее-то какое дело?!

Я была благодарна Рустему, что он сумел уберечь наш секрет от острой и въедливой проницательности Хюррем-султан. Но долго ли мы сможем скрывать от нее? Мне кажется, она умеет мысли читать! Разве что укроется от нее?

Я на всякий случай послала мужу нежный взгляд. Пусть она видит, что у нас все прекрасно!

Более чем уверена, что Рустем разгадал подоплеку моего маневра; но все же в ответ его темно-оливковые глаза полыхнули такой радостью и нежностью, что мне стало и стыдно, и радостно. Я привыкла, чтобы мною восхищались; но это восхищение было каким-то другим, непривычным и… желанным?

Улыбнулась я совершенно искренне.

Мама, заметившая наши переглядки, засияла как солнышко и вскоре простилась, лукаво оставив нас наедине.

Было бы правильно забрать у него свою руку; но я этого не сделала. Он ничего не говорил, просто мягко гладил мою ладонь большим пальцем.

Так я и уснула.

* * *

Я от порога понял, что она чувствует себя неуверенно. Еще когда она только проскользнула в комнату в своем бронзового оттенка платье — мне сразу бросилось в глаза, что ей страшно и стеснительно, и она не решается о чем-то заговорить.

У нее всегда это проявлялось в этом забавном и немного детском жесте: она плавно вздергивала свой и без того обычно вздернутый подбородок и особенно прямо расправляла плечи. От этого ее очаровательный носик начинал весьма забавно торчать, а глаза ей приходилось скашивать вниз, чтобы смотреть перед собой, а не в потолок.

Я неоднократно видел, что этот жест производил должное впечатление на посторонних ей людей. И лишь самые близкие знали, что за ним она скрывает неуверенность и робость.

Я — знал.

Меня всегда крайне умиляла в ней эта милая черта. Кому-то в такой момент она могла показаться высокомерной и надменной, но у меня сердце замирало от нежности, когда я видел, как воинственно блестят глаза у задравшей подбородок робкой Михримах. Она была прекрасна в такие моменты невыносимо, остро, смертельно; тонкая хрупкость ее женственности оттенялась силой и смелостью ее характера, и это сочетание разило прямо в сердце, не ведая промаха.

— Госпожа, — медленно поклонился я, не сводя с нее глаз. Она выступала из своего наряда, как бронзовая статуя, прекрасная и идеальная.

Но она была прекраснее любой, самой совершенной статуи.

Ибо она была живая.

— Рустем, — самым независимых из всех оттенков своего независимого тона начала она, что снова свидетельствовало в пользу ее неуверенности, — я недовольна нижним этажом. Там слишком сыро. Того и гляди, заведется гниль!

Я в недоумении сморгнул. Причем тут нижний этаж? Что с ним не так? Почему этот странный вопрос удостоился таких церемоний?

— Я распоряжусь, госпожа, — заверил я ее.

Она улыбнулась, слегка наклонив голову, и ощутимо расслабилась: и подбородок чуть опустился, и плечи чуть опали.

Совершенно не способен понять, в чем заключалась важность ее дела и почему этот вопрос вызвал у нее такую неуверенность. Но, судя по всему, она сказала все, что хотела сказать, и теперь не знала, как уйти.

Я хотел было предложить ей — шербет, прогулку в сад, беседу, книгу? — но был слишком уверен в ее отказе.

Молчание становилось неловким, и я отчетливо понял, что единственный способ его нарушить — все-таки что-то предложить и дать ей тем самым повод отказаться и уйти.

Что ж поделаешь? Я сказал, что собирался пойти в сад — хотя и в мыслях этого не имел, судя по плюхающим за окном звукам, там шел дождь, — и предложил ей пройтись со мной. Она ожидаемо и с облегчением отказалась и ушла к себе.

Жаль. На какое-то мгновение я успел понадеяться, что согласится, — можно ли отделаться от этой разъедающей надежды?

Что ж, остается заняться этим нижним этажом, коль скоро он ввел ее в такое беспокойство.

После краткой инспекции я был вынужден согласиться, что, при всем усердии слуг, дворец не успели вполне приготовить к нашему переезду. Возможно, в этом не было бы большой беды, если бы на нижнем этаже не располагались кладовые — из-за дурного глиняного пола кое-где портилась еда, а вскоре сырость и плесень могли добраться и до книг и тканей. Госпожа была совершенно права в своей тревоге! Этим нужно заняться незамедлительно.

Я с точащим беспокойством подумал, что за все время нашего пока недлинного брака это был первый раз, когда она сама обратилась ко мне. Едкое недовольство собой — я не сумел вполне комфортно устроить ее быт! — сочеталось с новой волной восхищения ее практичным, мудрым взглядом на вещи. Кто из женщин так умен, как она? Я был восхищен до самой глубины своего существа — но сердце мое подтачивал страх, что я никогда не сумею добиться ее благосклонности.

Если только… сыграть по ее правилам? Получится ли?

Я столько уже преодолел ради нее — и не отступлю!

Глава третья. Жгучие осы

* * *

Ситуация с нижним этажом разрешилась вполне благополучно, и я испытывала за сей счет прилив сил. Мне однозначно нравилось чувствовать себя полноценной хозяйкой! В гареме за каждым шагом моим следили жгущими спину взглядами, в любой момент за мной следовали толпы прислужников, во всем я видела сухие приметы власти моей мамы. Я люблю маму; но я уже взрослая.

В этом, действительно, был горький, но неизбежный плюс замужества: я стала взрослой, стала хозяйкой.

Со жгучим пылом я исследовала свой дворец — тем более, что никто теперь не приглядывал за мной по приказу матери, и я могла благополучно отделаться от слуг и изучать все, что меня заинтересует.

Приятное чувство исследователя-первооткрывателя почти примирило меня с ненавистным браком — тем более, что паша не надоедал мне своим присутствием. Так с ним вполне можно было мириться.

В этот сухой жаркий день я решила исследовать свой дворец еще полнее. Раньше я ограничивалась двумя этажами — пришло время посмотреть, что скрывается выше!

Холодная лестница была покрыта сероватой пылью — кажется, сюда редко кто поднимается. Я поморщилась, запачкав туфельки. Неприятно было и то, что даже самые осторожные шаги с тихим шелестом поднимали в воздух клубы этой отвратительной пыли, из-за чего хотелось чихать, да и глаза слезились. И все-таки — мне было слишком любопытно. Что же там?

Лестница закономерно привела к двери. Буро-черная, из тяжелого сухого дерева, она казалась неприступной. Вот так жалость! Неужто заперта? Напрасно сгубила туфельки!

На всякий случай я со злостью дернула прохладную ручку — и к моей полной неожиданности дверь со стуком поддалась!

С большим воодушевлением я заглянула внутрь, и была сперва обескуражена. Низкие потолки, темно, пыльно, сухо. В горле чувствовалось першение от затхлого пыльного воздуха.

Но все-таки впереди виделся отблеск света — и я храбро шагнула внутрь, для чего мне пришлось нагнуться.

Невдалеке манило к себе небольшое окошко. Именно в него проходили солнечные лучи, разгоняя мрачный полумрак этого странного помещения. С любопытством я подошла к этому окошку.

Кажется, я нахожусь в пыльном чердачке прямо под крышей, и в основном его используют для скапливания какого-то невнятного хлама. Что-то было прикрыто сероватыми высохшими почти до истления тряпками, а что-то было разбросано прямо на полу — кухонная утварь, сломанная мебель.

Нда! Грязноватое, но перспективное местечко! Если все отмыть хорошенько, то у окошка образуется отличное пространство — оно могло бы стать моим тайным убежищем!