Страница 18 из 22
На следующий ужин я наблюдал за ней; она была непринужденна и мила, шутила и флиртовала, шуршала тонким рукавом коричневого платья, поглядывала бойко и ясно.
Мне показалось, что я ошибся. Что Гюльбахар ошиблась. Это какое-то недоразумение!
Мне нужно было выяснить все прямо. В какой-то момент, словно лаская, я провел ладонью по ее шее; она доверчиво прижалась ко мне щекой, глядя влюблено и нежно из-под своих пушистых трепещущих ресниц. Такая прекрасная, такая нежная!
Посерьезнев, я крепко сжал ее подбородок, вынуждая смотреть мне в глаза; в ее взгляде застыл вопрос.
— Значит, ты лжешь мне в лицо, не краснея? — холодно осведомился я.
Ее реакция была мгновенной и очень естественной: она нахмурила пушистые бровки и с искренним недоумением в голосе спросила:
— О чем ты? Что происходит, Рустем? Я огорчила тебя?
Я сжал ее челюсть, вынуждая замолчать; она казалась испуганной.
Неважно, насколько естественна была та маска, которую она сейчас перед мной разыгрывала.
Своей реакцией она все подтвердила.
Это недоумение, этот испуг — явный способ воздействия на мои эмоции. Если бы Михримах не поняла, о чем я говорю, если бы у нее не было этого греха на душе, — она бы разгневалась. Как я посмел, мол, предположить, что она! Она бы гневалась, кричала, может, даже разбросала бы вдрызг посуду!
Уж точно не трогательный испуг и — Всемилостивый, да она даже слезинку из себя выдавила!
Я был потрясен ее поведением; я не ожидал никак, что она может быть настолько лживой, когда считает это оправданным.
И это нужно было пресечь; немедленно, сейчас. Чтобы она поняла раз и навсегда — я не потерплю ее лжи.
— Слушай меня внимательно, Михримах, — глухо начал я, продолжая крепко держать ее за подбородок. — Вчера ты солгала мне, и пытаешься покрыть эту ложь новым притворством. Я хочу, чтобы ты вникла в то, что я сейчас скажу, и хорошенько поняла смысл моих слов, — а, вот и искорка гнева прорвалась — я смею сомневаться в ее драгоценном уме! — Так вот, Михримах. Это была первая и последняя ложь, которую я позволил тебе произнести. В следующий раз ты лишишься моего доверия. Навсегда.
Я оттолкнул ее и вышел, кажется, сбив таки несчастную посуду и оставив за собой облачко потревоженной корицы.
…она пришла за мной почти сразу, пахнувшая этой дурмяной корицей. Пыталась по дороге ее отряхнуть. Но запах был слишком привязчив.
Я не желал слушать ее оправдания и обещания; я был слишком разгневан и потрясен.
Но она вновь удивила меня. Вместо просьб о прощении и слов мольбы, она гордо выпрямилась и сказала:
— Я согласна не лгать вам, паша, но лишь на одном условии.
Против воли я переспросил:
— На каком?
Она сделала величественно-небрежный жест рукой в мою сторону:
— Если вы пообещаете в ответ никогда не лгать мне.
И в этой ее надменной расчетливости была вся Михримах!
Гнев мой как рукой сняло; я хмыкнул:
— Даю вам свое слово.
— Тогда и у вас есть мое, — с лукавой улыбкой поклонилась она.
Вот как можно всерьез сердиться на это чудо?
1. Личное мнение паши, которое не совпало с историческим фактом
Глава одиннадцатая. Ранящая сталь
* * *
Подумать не могла, что можно с ним так остро поссориться из-за такой ерунды!
Не то чтобы я не знала, что ложь — это грех. Знала, конечно. Однако с детских лет я как-то привыкла, что небольшая, вовремя поданная ложь — то, что нужно. Как иначе выжить в жестоком гареме? Мать часто лгала и учила лгать меня; я рано познала все прелести этого холодного искусства и вполне научилась пользоваться им себе во благо.
Но Рустем был так серьезен… и разгневан?
Он… да как же это так? Он посмел гневаться на меня?
…почему мне стыдно перед ним?
Он сказал, я потеряю его доверие.
Когда я стала дорожить его доверием?
С холодной ясностью я поняла, что больше не смогу, не посмею ему солгать — ведь это значило бы потерять все… Рустем стал для меня всем? Когда, как это успело произойти? Почему я не заметила?
Это соображение остро ранило мою гордость; как?! Он может так легко управлять мною, просто прогневавшись и сделав выговор? Никто и никогда не смел вести себя так со мной!
Нервически, я стучала ноготками по старому дереву наличника, глядя в холодное окно, за которым шел серый дождь. Что за глупости! Что мне вообще в голову пришло? Разве Рустем не прав? Разве хорошо я поступила, солгав ему?
Он доверяет мне; должно быть, я очень ранила его своей выходкой. Злая, глупая Михримах! Почему я не подумала, что Рустем — это не матушка, не тетушки, не братья! Рустем — это мой единственный союзник, мой партнер, мой друг. Я не должна лгать ему; это недостойно наших отношений.
К счастью, паша вполне понял остроту моих переживаний. Я рассказала ему все как есть, с самого детства, всю историю моего обучения искусство манипулирования. Он был впечатлен. Я боялась, что он осудит меня — это причинило бы мне боль, — но ничего такого. Он был ко мне так же бережен, как и всегда, и я была благодарна ему за это.
…шла осень. Шероховатые дождевые потоки грязи на улице не внушали желания прогуливаться. Я стала больше времени проводить в помещении, и это огорчало. Рельефное стало заметно, что паши целый день нет дома. Я старалась относиться к этому с пониманием, но, Создатель, как же это было тяжело!
Невысказанная обида копилась во мне, сжимая сердце металлическими тисками. Я не смела заговорить об этом; как можно жаловаться? Рустем был вполне внимателен и заботлив, и это только мое безделье заставляло меня так страдать в его отсутствие!
Я старалась занять себя; я читала книги, вышивала, занималась каллиграфией, рисовала, играла на арфе. Но все же серый осенний день тянулся мучительно длинно.
И все же до какого-то момента мне удавалось железной волей сладить со своими чувствами; возможно, я справилась бы с ними совсем, но тут случилась беда — паша стал регулярно задерживаться во дворце допоздна. Какие-то важные дела, да. Они отнимали у меня мужа. Вечера стали пустынны и одиноки.
Однажды я вообще прождала его напрасно; сидела, слушала треск дров, не могла уснуть; а он остался ночевать во дворце. Не его вина, что я всю ночь не сомкнула глаз; он послал известие, но слуги думали, что я уже сплю, и не стали меня тревожить. А я ждала и ждала.
Ждала и ждала.
* * *
Михримах давно казалась мне нервной и взвинченной. Ее что-то грызло изнутри, но она не желала говорить. По правде, я слишком уставал, чтобы всерьез расспросить ее; подумал, что можно и позже. Новый дипломатический проект занимал много времени и отнимал много сил; мне не хотелось тратить и без того короткие свободные вечера на выяснение отношений.
Как оказалось, я напрасно откладывал; плотина прорвалась в весьма неподходящий момент и самым прескверным образом.
Мне пару ночей пришлось задержаться во дворце; составление и перевод важных бумаг отняли время, а сделать требовалось срочно. Зато и домой я приехал с утра — думал, порадую жену.
Порадовал.
Стоит посреди покоев, гневная, лицо аж посерело. Злые стальные глаза разят не хуже сабли. И с порога — с претензией:
— И где же вы были, паша?
Не стал заострять внимание на ее неподобающем тоне; попытался отшутиться:
— Дела государства не отпускали бедного Рустема, тону в них как в море!
Шуточка вышла так себе; гнев ее не погас.
— Что это за дела такие! — Возмутилась она. — Нельзя отложить, что ли!
— Нельзя, госпожа, — посетовал я.
Вздернула подбородок:
— Придется научиться откладывать, паша! Не забывай, кому ты служишь!
В воздухе запахло скандалом — или это ее сандаловые духи?
— Я служу Династии, госпожа, — устало отпарировал я.
Но она была не склонна отступать. С непередаваемым пафосным величием она заявила:
— В первую очередь ты служишь мне. Ты обязан подчиняться мне, паша, я — госпожа!