Страница 40 из 173
- Я должен извиниться перед вами, Натали, - произнес сдавленно Робеспьер.
Я решила, что ослышалась. Или неправильно его поняла. Не мог же он, в самом деле, это сказать. Извинения? Да за что?!
- Изви… ниться? - переспросила я, поражаясь тому, как у меня вышло выговорить это слово: первую часть хрипло, как-то придушенно, а вторую - невразумительно пискнув. Взглядом Робеспьера можно было, наверное, забивать гвозди.
- Иногда, имея дело с вами, я забываю, что вы выросли в обществе, об обычаях которого я не имею ни малейшего представления, - сказал он с вымученной улыбкой. - Поэтому я прошу прощения, если ненароком оскорбил вас или… или испугал.
Я сидела еще несколько секунд, не в силах переварить то, что только что на меня свалилось. Мое несчастное сознание, и так почти вывернутое наизнанку после пресловутого эксперимента, просто не хотело принимать, что неизвестно как, но судьба дала мне потрясающий, совершенно невероятный шанс выкрутиться. Главным теперь было - не налажать.
- Ну что вы, - медленно произнесла я, - вы меня вовсе не… то есть, вы меня испугали, конечно! До смерти!
- Так я и знал, - убито пробормотал он, и мне на секунду даже стало его жалко. Ситуацию срочно надо было выравнивать.
- Но и мне стоило подумать… - я попыталась придать себе виноватый вид, что было особенно сложно при том, что на лицо мне так и рвалась провокационная ухмылка. - Да, подумать о том, что мои жесты могут в вашей эпохе расцениваться как-то… двусмысленно…
Судя по выражению лица Робеспьера, мои жесты он расценил как угодно, но смысл в них увидел только один. Я от всей души пожелала себе не сфальшивить и не ошибиться в словоупотреблении, ибо последствия могли быть для меня непредсказуемы.
- Поэтому я предлагаю, - закончила я с торжеством, - просто забыть обо всем этом.
- Просто забыть? - уточнил он с непонятным выражением.
- Ну да, - как можно более наивно заявила я. - Как будто ничего не было.
- Ничего не было… - повторил он почти грустно вполголоса, но тут же приободрился, собравшись с духом. - Да, это будет лучшим выходом.
- Такого больше не повторится, - совершенно честно пообещала я и, чувствуя, что в последний момент ускользнула из готовившейся захлопнуться ловушки, гордая собой пошла к двери. Лишь у самого порога меня остановил голос Максимилиана:
- И все-таки, что это было, Натали?
Я издала невнятный звук, больше всего похожий на кряканье. Надо было что-то придумывать срочно, а фантазия, как всегда в подобные моменты, решила взять краткосрочный отпуск. Неудивительно, что уже через пятнадцать минут, когда я лежала у себя в комнате, мне пришла в голову сотня вариантов лучше того, что я произнесла в итоге, чувствуя себя полнейшей идиоткой:
- Просто благодарность. И ничего больше.
А вино Антуан оценил по достоинству и, вдоволь расписав мне прелесть и богатство букета, бесхитростно спросил, не могу ли я достать еще бутылку. Перестать безудержно хохотать я не могла, наверное, минут пять.
Максимилиан был прав - поглазеть на то, как судят Марата, собралась по меньшей мере половина Парижа. Как я ни старалась, пробиться сквозь толпу мне не удалось, поэтому наблюдать за процессом я не могла, видела разве что чужие макушки и спустя десять минут стояния в толкучке и духоте начала вообще жалеть, что пришла сюда. Но выбраться казалось уже невозможным - сзади теснился народ, и, как я поняла из обрывков разговоров, каждую минуту прибывали все новые и новые люди. Если верить женщине, стоящей слева от меня, то людьми был запружен не только зал суда, но и окрестности здания, и даже соседние улицы. Стоял неясный гул, в котором только глухой не услышал бы приближающейся грозы. Все чего-то ждали.
- Ну скоро уже начнется? - нетерпеливо спросила я у кого-то, кто стоял впереди.
- Опаздывают, сволочи! - зло отозвался тот. - Нарочно хотят затянуть, чтобы мы разошлись!
И тут, стоило ему замолкнуть, как открылись двери, и в зал под конвоем зашел человек, о котором мне довелось столько слышать, а видеть - лишь мельком на одном из заседаний Конвента. Разглядеть его внимательно мне не удалось и сейчас, я смогла, поднявшись на цыпочки, увидеть лишь кусок его затылка. Но голос его был великолепно слышен в воцарившейся тишине, и звук этого голоса будто ударил меня под колени. Голос мне был знаком.
- Граждане! Не преступник предстает перед вами, это Друг народа, апостол и мученик свободы!
Голос, вне всякого сомнения, принадлежал человеку, выхватившему меня из воды на дороге Жоржа Помпиду.
Конец первой части
========== Интерлюдия. Рим ==========
- Господа, положение угрожающее.
Канцлер скептически прищурился. Сколько он знал Командора - тот всегда любил бросаться словами: громкими и многозначительными, но пустыми и бесполезными. К этому Канцлер давно привык, его беспокоило лишь то, что остальные неизменно принимали Командора всерьез. Вот и сейчас он ощутил, как волнение, и без того бродившее по залу совета, в одну секунду крепнет, готовясь обратиться почти что в панику, и решил немного остудить не к месту красноречивого соратника:
- Что вы предлагаете?
Командор молчал. Как обычно, если время слов заканчивалось и наступало время действий. С трудом удержавшись от тяжелого вздоха, Канцлер подумал, что из всех присутствующих в зале нельзя было выбрать менее подходящего человека для того, чтобы принять на себя обязанности так некстати выбывшего из игры Великого Магистра. Помнится, его преосвященнейшее высочество радовался как ребенок, когда прибывшие из Петербурга рыцари со всем почтением передали ему найденную реликвию, клялся, что теперь все изменится и ордену удастся преодолеть все лишения, которые он претерпевает уже две сотни лет… Как оказалось, счастье было преждевременным, а надежды - пустыми, как слова Командора. Положение осложнилось до такой степени, что Канцлер и сам уже был не рад возвращению меча. Все его необыкновенные свойства на поверку оказались ложными, и единственным, что он принес ордену, было постоянное напряженное ощущение пребывания под прицелом.
- Нам остается признать очевидное, - произнес Канцлер. - Все то, что мы слышали о мече, было лишь красивой легендой. И не более.
- Вздор! - мигом воскликнул Госпитальер, рьяный мистик со всегдашней теорией божественного предназначения за пазухой, которую он всегда выкладывал, как козырную карту, думая, что ей можно побить любые аргументы. - Вы подвергаете сомнению многовековые свидетельства разных людей! Причем, замечу, не только магистров…
- Вы имеете в виду якобы откровения бесноватых, страдающих припадками? - Канцлер позволил себе усмехнуться. - Я бы не стал принимать в расчет их свидетельства, уж простите, но…
- Вы Фома Неверующий, - отрезал Госпитальер. - Ваши сомнения до добра вас не доведут.
- Я бы с удовольствием продолжил обсуждение моей персоны, но в свободное время, а не на заседании, - спорить с этим одержимым было бесполезно, и Канцлер надеялся переменить тему, но его соперника было чрезвычайно трудно осадить, когда тот седлал любимого конька.
- Как же вы отнесетесь к тому, что давно погибший Магистр вернулся к жизни? Павел был жив, ходил по земле, как и мы с вами, или в этом вы тоже сомневаетесь?
- Представьте себе, да, - Канцлер не сдержал язвительного тона. - Вы его видели? Лично я - нет. Наши рыцари - тоже. Ни одного свидетельства, которому можно было бы верить.
Краем глаза он увидел, что остальные члены совета наблюдают за разворачивающейся дискуссией с нарастающим интересом, и понял, что сейчас надо быть убедительным, как никогда. От того, кто сумеет склонить на свою сторону совет, возможно, зависела дальнейшая судьба ордена, и Канцлер мысленно дал себе слова, что это сражение останется за ним. Как и мнение господ бальи.
- Есть и другие люди, видевшие его живым, - отрубил Госпитальер и, раскрыв лежащую перед ним папку, выудил оттуда испещренный мелким шрифтом бумажный лист. Скрепкой к нему была прикреплена фотография, изображавшая, как успел заметить Канцлер, исключительно симпатичную темноволосую девицу.