Конец партии: Воспламенение

Он еще шептал что-то, судя по интонации, ласковое, но я не слушала - считала про себя секунды, напряженно думая, когда же этот ад закончится. Никогда я не думала, что притворяться так сложно, а ведь мне придется делать это бесчетное количество раз, пока буду вынуждена находиться с ним рядом. Эта мысль сломила меня окончательно, и я, не заботясь уже о том, как выгляжу, испустила глухое и безнадежное рыдание.

Он, слава богу, не услышал или принял это за стон удовольствия - как раз в этот момент он застыл, вытянувшись в струну и закатив глаза: ему явно было не до моего самочувствия, он, судя по лицу, получал чистое, незамутненное наслаждение. Впору было за него порадоваться, но я решила, что сделаю это как-нибудь в другой раз - стоило ему восстановить дыхание и вернуть взгляду осмысленность, как я тут же сделала попытку выползти из-под его тяжелого, непереносимо жаркого тела. Он не стал мне мешать и скатился в сторону, на подушки, тут же слабо чертыхнулся, вытащил из-под себя позабытую в запале книгу и, не имея возможности дотянуться до тумбочки, положил ее рядом с собой. Я лежала, не дыша, и ждала, что он скажет - от его вердикта зависела моя жизнь.

Он заговорил не сразу - какое-то время молчал, глядя в потолок, и я следовала его примеру: как ни стучала у меня в голове тревожная мысль, что мы упускаем драгоценное время, я не чувствовала в себе сил даже пальцем пошевелить. Словно я извалялась в грязи с ног до головы, и теперь она застыла, сковывая все мои движения.

- Натали… - он перекатился на бок и приобнял меня, начал ощупывать и поглаживать, будто ища те места на моем теле, до которых еще не успел добраться и оставить на них свой след, - я не думал, что все так получится, но… я просто голову потерял…

- Мы оба ее потеряем, если не поторопимся, - я нетерпеливо стряхнула его руку и приподнялась. - Я… с радостью повторю это все, но когда мы окажемся подальше от Парижа, ладно?

Поднялся и он. Я бы даже сказала - подскочил, как ошпаренный. Лицо его, только что хранившее благостное и удовлетворенное выражение, перекосилось в болезненной гримасе.

- Ч… что? - он смотрел и на меня, и куда-то мимо, точно не видя. - Нет, не говори этого. Не говори.

- Не говорить чего? - спросила я, чувствуя подступающий вал злости. - Мы уходим, Бонбон, милый. Или ты меня завалил из любви к искусству?

Он продолжал смотреть все тем же жутким, немигающим взглядом. И молчать.

Мне все стало ясно в один миг. Все, что я сделала только что, перемолов себя в клочья, переступив через собственную природу - все было напрасно. Он и не собирался никуда убегать. Может, просто захотел порадовать себя напоследок, прежде чем отправиться на эшафот вместе со своим братцем.

Все-таки они все здесь безумны. И милый, добрый Бонбон, которого я знала, был лишь галлюцинацией, миражом, который рассеялся сейчас, обнажив его истинное лицо. Как я могла надеяться на него? Сейчас это казалось настолько невероятным, что я сама над собой посмеялась - отрывистым, пронзительным смехом, напоминавшим кошачье мяуканье.

- Натали… - он протянул ко мне руку, как слепой, ищущий опору, но я резво отдернулась и, спрыгнув с кровати, начала собирать по полу свою разбросанную одежду. Смех продолжал душить меня, и вместе с ним к горлу подступали слезы.

- Сволочь, - проговорила я, натягивая рубашку и набрасывая на плечи жилет; застегивать его не стала, чтобы не тратить время. - Ты воспользовался мной! Просто так! Потому что тебе захотелось!

Обвинения, казалось, потрясли его, но он ни слова не произнес, чтобы опровергнуть их. Просто продолжал следить взглядом за тем, как я одеваюсь, а меня его молчание бесило даже больше, чем любые лицемерные отговорки:

- Я думала, ты мой друг, Бонбон. Я тебе верила, оказывается, зря. Не знаю, как тебе пришло это в голову, но… - тут слезы все-таки выкатились у меня из глаз, и я вытерла их рукавом рубашки - движение получилось слишком резким, щеку легко засаднило, но это подстегнуло меня подобно удару кнута, - у тебя прекрасно получилось. Наслаждайся.

- Натали…

- Видеть тебя не могу, - сообщила я почти что веселым тоном, открывая дверь. - Надеюсь, ты свалишь из моей жизни и больше никогда в ней не появишься. Счастливо оставаться.

И побыстрее ушла, иначе мне грозило расплакаться, а Робеспьер-младший и без того достаточно насмотрелся на меня слабую. До своей комнаты я дошла на подгибающихся ногах, ничего не соображая и не думая. Все, что я чувствовала в тот момент - что у меня между бедер все еще осталось влага, и все, что я желала в тот момент - поскорее смыть ее, словно это могло мне помочь забыть обо всем. На край сумки, выглядывающий из-под кровати, я посмотрела с печальной ухмылкой. Мысль о побеге теперь вызывала у меня только скептический смешок.

В коридоре послышались шаги, и я вздрогнула, решив, что это Огюстен решил пойти за мной, но у меня тут же отлегло от сердца - для него неизвестный ступал слишком тихо, и я приоткрыла дверь, ничего не опасаясь.

- Ай!

Элеонора, одетая в одну длинную рубашку и пеньюар, со свечой в руках, едва не врезалась в мою дверь и теперь смотрела на меня испуганно и напряженно, как школьник, которого застукали за списыванием. Я быстро окинула ее взглядом, и этого хватило мне, чтобы заметить мелкие мятые складки на сорочке, наливающийся красным след на шее и растрепанные, свалявшиеся в патлы волосы. Впрочем, один румянец, выступивший на щеках Норы, говорил сам за себя.

- Кажется, не у одного Бонбона сегодня веселая ночка, - хмыкнула я. Нора растерялась - конечно, вряд ли она ждала от меня подобного замечания.

- Что? При чем тут Бонбон?

- Ни при чем, - тяжело вздохнула я, думая о том, как сейчас разденусь и тщательно оботрусь полотенцем. - Это я о своем. Приятных снов.

Она ничего сказать не успела, как я уже закрыла дверь и, на всякий случай заперев ее изнутри, тяжело осела возле нее на пол. Надо было, действительно, раздеться и вытереться - но сил не было. Надо было продолжать жить - но и на это сил у меня уже не осталось. Если и была у меня какая-то воля к продолжению собственного существования, то вся она осталась в спальне Огюстена Робеспьера - одна из самых бесполезных жертв, когда-либо принесенных. Я никого не могу спасти. Я даже себя не спасу. Но, подумав так, я отчего-то не испытала страха. Наверное, он остался там же.

Я посмотрела в окно, в разлившуюся за ним черноту усеянного звездами неба. Скоро должно было начать светать.

“Хочу, чтобы все закончилось”, - возникла последняя мысль в моей усталой голове.

Конец действительно был близок.

========== Глава 31. Меньшее зло ==========

- Я прошу слова!

Взволнованное приглушенное гудение, заполнившее зал заседаний Конвента, смолкло в один миг, будто кто-то резко захлопнул дверь. Сен-Жюст поднялся с места и, не встречая ни малейшего сопротивления, начал спускаться к трибуне, провожаемый взглядами всех, кто находился в тот момент в зале. Не смотрели на него лишь двое: Робеспьер, напряженный, как струна, держащий спину идеально прямо и делавший вид, что он, в общем, готов ко всему (выдавала его лишь мелкая капля пота, медленно катящаяся по виску) и его младший брат, необычайно подавленный и бледный, не интересовавшийся ничем рядом с собою, безотрывно смотрящий запавшими глазами в одну точку. Сен-Жюст проследовал мимо них, не удостоив взглядом. Точно так же он не посмотрел и на расступившихся перед ним депутатов Болота. Шаги его отдавались тревожным эхом в повисшем пронзительном молчании, но никто не пошевелился, никто даже не подумал что-то возразить.

- Пока я не начал, - оказавшись на трибуне, произнес Сен-Жюст спокойно и веско, обводя зал холодным, с тенью насмешки взглядом, - никто не хочет выйти?

Ответа не было. Столпившиеся у подножия кафедры депутаты неосознанно подступили ближе друг к другу, сбиваясь в нестройную кучу, но никто из них даже не посмотрел в сторону двери. Сен-Жюст на секунду прикрыл глаза. С лица его на секунду слетело решительное и жесткое выражение - оно стало умиротворенным, как у спящего. Но это продолжалось лишь неуловимый миг; неторопливо разложив перед собой покрытые широкими, размашистыми строчками листы, оратор сделал глубокий вдох и заговорил.