Страница 158 из 173
На его лицо мгновенно набежала тяжелая тень, и на миг он стал до того похож на брата, что я в страхе замерла. Но заговорил Бонбон своим обычным голосом, пусть и несколько приглушенным:
- Кто они? Ты знаешь их имена?
- Я… - разговор повернул куда-то не туда, и я приложила все усилия, чтобы вернуть его в заготовленную колею, - Бонбон, это неважно. Все зашло слишком далеко, даже Максимилиан понимает это. Нам надо бежать. Тебе и мне. Вдвоем.
Он недолго смотрел на меня в изумлении, словно не мог поверить своим ушам. А потом сказал вдруг - тем же самым тоном, каким я в свое время объясняла Клоду элементарные правила математики:
- Но я не могу. Я не могу бросить Максима…
- Бонбон, пойми, - чувствуя, как меня по капле начинает заливать отчаяние, я прижалась к нему и ощутила, как он неловко обнимает меня подрагивающими руками, - он уже знает, что скоро умрет. Но я не хочу умирать. Я не хочу, чтобы ты умер…
Последние слова я произнесла совсем тихо, но они, несомненно, долетели до него. В следующий момент он чуть отстранил меня и внимательно посмотрел мне в лицо - я увидела, что он до странности сосредоточен, будто только что решился на что-то, на что уже давно не мог решиться. Неестественно сверкающий взгляд и прикушенная нижняя губа служили тому подтверждением.
- Бонбон, - я начала подозревать, что что-то не так, но было уже поздно, - я…
Я не договорила, потому что он внезапно обхватил мое лицо ладонями, не давая возможности отвернуться, и, порывисто наклонившись, поцеловал меня.
Это было до того неожиданно, что я не сообразила даже оттолкнуть его или попытаться вырваться - просто меня разом покинули все остатки сил, и я безвольно обмякла в руках Огюстена, как соломенная кукла, разомкнула губы, повинуясь ему, но на поцелуй не ответила - слишком сильно было потрясение, оглушившее меня, как удар чего-то тяжелого, до замелькавших перед глазами алых кругов. Не знаю, сколько это длилось - может, всего несколько секунд, а может, целый час, но этого времени хватило мне, чтобы исполнится ощущением, что меня только что макнули во что-то мерзкое.
Оборвав поцелуй, он снова отстранился и посмотрел на меня со странной, кривой улыбкой, которая могла обозначать сразу все - и извинение, и робкую надежду, и торжество того, кто наконец-то достиг цели, к которой стремился уже не один месяц. Стремился, не считаясь со средствами, притворяясь моим другом, нежничая со мной и расточая мне внимание - только для того, чтобы сейчас, когда я беспомощна и загнана в угол, воспользоваться этим, чтобы получить желаемое.
Первым моим порывом было закричать от боли и ярости, захлестнувших меня в один момент, отвесить Огюстену звонкую пощечину и убраться прочь, но рука моя лишь судорожно дернулась и так и не занеслась для удара. Мысль, пришедшая мне в голову, была убийственна, но верна: может, он на это и намекал? Одна я далеко не уйду, это знаем мы оба. Но я могу попробовать купить его согласие пойти со мной… пусть даже и такой ценой.
Главным было не ошибиться, не дать ему повода сказать, что я слишком плохо выполнила свою часть нашего негласного договора. Поэтому я усилием воли заставила себя не думать о том, что собираюсь сделать. Пусть тело останется лишь оболочкой, с которой он сотворит, что захочет. Душа моя в этот момент будет далеко и никак от этого не пострадает. По крайней мере, на это я очень надеялась.
С трудом шевеля захолодевшими руками, я медленно начала расстегивать пуговицы на жилете. Смущенную улыбку изобразить не забыла - мол, я не против, я вся твоя, а ты мне нравишься уже давно. Получилось, наверное, не очень убедительно, потому что он замер с расширенными глазами, и наблюдал за тем, как я раздеваюсь, не сделав ни малейшей попытки как-то мне помочь. Впрочем, это было даже лучше - унижаться, так до конца.
Пол в его комнате неожиданно показался мне холодным, и я, закончив стягивать белье и чулки, неловко переступила с ноги на ногу. Мне казалось, что меня выставили на всеобщее обозрение, что на меня пялятся десятки глаз, и больше всего мне хотелось закрыться, убежать, спрятаться в укромном местечке, где никто не сможет меня найти. Но я вспомнила сотоварищей Бийо, которые наверняка разыщут меня везде, и заставила себя шагнуть к Огюстену, протянуть руку и погладить его по лицу.
- Бонбон, - знакомое прозвище теперь отдавало чем-то прогорклым, и мне хотелось выплюнуть его навсегда, чтобы никогда больше не произносить, - почему ты еще одет?
Простой вопрос, произнесенный, как мне казалось, достаточно соблазнительно, заставил его ожить. Не прекращая скользить жадным взглядом по моему телу, Огюстен перехватил мою руку и прижался к ней губами - до того горячими, что мне захотелось отдернуться.
- Скажи, что ты мне не снишься, - пробормотал он, обнимая меня за талию и неторопливо укладывая на прохладные простыни; я ощутила себя лягушкой в лаборатории, которую сейчас будут потрошить наживую, и когда пальцы Огюстена коснулись моей груди, вздрогнула, как если бы к моей коже поднесли скальпель.
- Я тебе не снюсь, - проговорила я, не улавливая смысла собственных слов. Если он хочет, чтобы я это сказала - пускай. Я все, что угодно скажу, только бы он не бросал меня одну.
Мои слова послужили ему одобрением, и я не успела вздохнуть, как он оказался надо мной. Никогда я раньше не думала, что кого-то может быть так много, но Огюстен сжал меня, как тисками, не только в своих руках - меня окружил его запах, тепло, которое источало его тело, и я почувствовала, что ничего своего у меня уже не остается, и я начинаю беспомощно задыхаться. Но и это было не худшее: хуже было, когда он начал целовать меня, оставляя на лице, груди и животе горячие, мокрые следы, которые в первую секунду жгли, как огнем, а потом заставляли зябко вздрагивать от каждого дуновения воздуха. Как Огюстен раздевался, я не видела, ибо предпочла закрыть глаза; но, неловко обнимая его, я чувствовала каждый недостаток его тела, от чрезмерно пухлых, рыхлых боков до россыпи мелких родинок под правой лопаткой. Отвращение пробирало меня настолько сильно, что я, как ни старалась, не смогла это скрыть.
- Ты в порядке? - участливо спросил он, прерывая серию влажно-скользких поцелуев ключицы. Молясь о том, чтобы ничто меня не выдало, я покивала:
- Да… да, продолжай.
Он вернулся к своему занятию, казалось, с удвоенным услием, и я изо всех сил старалась делать вид, что мне хорошо - изображала вздохи, подавалась навстречу, для чего приходилось воображать, будто постель протыкают раскаленные ножи, и меня проткнут тоже, если я не приподнимусь. Не получалось даже представить, что я не с Огюстеном лежу в постели, а с кем-то другим - настойчиво лез в нос его сладковатый, терпкий запах, который не мог принадлежать никому другому; на секунду мне почувствовались в нем отголоски спиртного, и, когда я вспомнила, что Огюстен позволил себе за ужином пару бокалов вина, меня начало тошнить.
Я не была возбуждена; как от этого вообще можно быть возбужденным? Это было похоже на визит клиента к проститутке - он играет в нежность и заботу, потому что ему захотелось, а она должна подстроиться под условия игры, потому что это ее единственное средство к существованию. Я не могла забыть лезвие гильотины, которое продолжало угрожать мне; глядя безотрывно в потолок и машинально предоставляя Огюстену терзать мою шею и плечи, я почти что видела, как оно висит над моей головой, готовое в любую минуту сорваться вниз. Вот, кажется, и кровь капнула… нет, это просто настойчивые, вездесущие губы Огюстена оставили на моей коже очередной мокрый след.
- Ты очень красивая, - прошептал он мне в самое ухо, легко, почти что ненавязчиво касаясь моего колена. Я знала, чего он хочет, и заставила себя покорно развести ноги. Внутри у меня все холодело и сжималось, я старалась расслабиться, но тщетно - боль неприятно резанула меня, и я не смогла сдержать мучительного вздоха. Надо было отвлечься от того, что происходит, любой ценой, иначе мне грозило разрыдаться прямо здесь и сейчас, под человеком, которого я никогда не знала и которому отдала себя для того, чтобы спасти свою чертову, никчемную жизнь.