Конец партии: Воспламенение

- Твою ж мать, - ругнулась я и выпустила дверную ручку. Уйти, оставив Робеспьера, да кого угодно, в таком состоянии, я не могла. Может, я вообще убила его? Да что со мной было только что?..

Нет, он был жив, но пульс у него был такой, что сосуды, казалось, сейчас лопнут, а, приложив кончики пальцев к его лбу, я ощутила такой жар, что тут же отдернула руку, как от открытого огня. Лихорадило его по-страшному, и я запоздало поняла, что именно это было причиной тому, что его так шатало из стороны в сторону.

Я снова бросилась к двери и открыла ее, но не чтобы бежать, а чтобы заорать во весь голос:

- Бонбон! Элеонора! Кто-нибудь, скорее сюда!

Суета поднялась невероятная. Бонбон и хозяин дома подняли Робеспьера с пола, хотя, по моему мнению, тут с лихвой хватило бы и сил кого-нибудь одного из них, отнесли в его спальню и уложили в постель. Я, следовавшая за ними по пятам, впервые увидела, какое у Робеспьера лицо, когда он не напряжен, не сжимает губы и не щурит глаза, пытаясь выгадать, что на душе у собеседника - странно, но оно казалось совсем другим, нежели я привыкла видеть: умиротворенным, мягким и даже в чем-то симпатичным. Одежду с него сняли, но я не имела большого желания наблюдать за этим, так что вернулась в комнату, только когда больного накрыли одеялом.

- Что с ним? - спросила я беспокойно, тронув Бонбона за рукав. Он лишь сокрушенно покачал головой:

- Не знаю. Пусть скажет врач.

За врачом послали Виктуар, и он пришел удивительно быстро, несмотря на поздний час. Вокруг кровати, на которую уложили больного, столпились все обитатели дома, и так случилось, что ближе меня к нему оказалась только Нора - она присела на край постели и тревожно наблюдала за работой врача. Тот пощупал пульс, проверил температуру, поцокал языком и вытащил из своего чемоданчика что-то длинное, блестящее и явно острое.

- Принесите какой-нибудь сосуд, пожалуйста, - попросил он, и мадам Дюпле тут же протянула ему неглубокую жестяную миску.

- Это подойдет?

- Как нельзя лучше, - кивнул врач и принялся устраивать руку Робеспьера поперек ободка. Я посмотрела еще раз на непонятного предназначения ножик, который он пока отложил в сторону, и испуганно обернулась к Бонбону.

- Что это он собирается делать?

- Пустить кровь, - ответил Огюстен, слегка удивившись моему вопросу. - Ты что, никогда раньше не видела?

- Нет, - пробормотала я потрясенно, наблюдая за тем, как врач с явным знанием дела одним скользящим движением рассекает руку больного, и в миску начинает, стекая по бледной, испещренной венами коже, тонкой струйкой сочиться кровь. Робеспьер слабо застонал и заметался, и в тот момент я была близка к тому, чтобы ему посочувствовать - с такой медициной, действительно, недолго и в ящик сыграть.

- Тише, тише, - пробормотала мигом оказавшаяся рядом Нора, осторожно поглаживая больного по разметавшимся, слипшимся волосам, - все будет хорошо.

Он действительно успокоился, будто мог ее слышать, и никак более не препятствовал тому, что из него вытянули почти полную миску крови. Если он умрет от этого, подумалось мне, моей вины в этом не будет. А, значит, бежать пока не обязательно. Может быть, будет достаточно просто подождать.

========== Глава 29. Яд ==========

Несколько дней я провела, не находя себе места от напряженного ожидания. Робеспьер не приходил в себя, едва дышал, но не умирал, и я поражалась, какая гигантская воля к жизни, оказывается, притаилась в его невзрачном теле. У постели его все держурили по очереди, согласно составленному Элеонорой графику, куда вписали и меня, несмотря на мои слабые возражения. По счастью, Робеспьер вел себя тихо и большую часть времени просто спал, но иногда у него начинался бред, и он слабым голосом нес какую-то чушь, искать смысл в которой было делом заведомо бесполезным. Иногда ему казалось, что он снова на трибуне, и он доказывал что-то своим воображаемым оппонентам, но речь его представляла набор никак не связанных меж собой слов и скоро замолкала, когда он выдыхался и срывался на судорожный кашель. В другие моменты его и вовсе одолевали какие-то странные видения, которые меня то удивляли, то пугали.

- Меч, - как-то выдохнул он, пытаясь нащупать что-то в воздухе рядом с собой. - Достань меч.

Я, увлеченная до того момента чтением, чуть не подпрыгнула на стуле. В его словах было что-то мне знакомое, но я не могла понять, как это возможно.

- Что? - спросила я громко, забыв на секунду, что разговариваю с человеком, находящимся без сознания. - Какой меч?

Но он, конечно, не ответил мне. Больше в тот вечер он вообще не произнес ни слова, но я, сдавая смену пришедшей сменить меня Норе, покидала спальню с тягостным ощущением, что упускаю что-то очень важное.

Так прошла почти неделя, и страх, грызущий меня, начал постепенно таять. Невозможно все время бояться чего-то с той силой, с которой боялась я - рано или поздно смиряешься, и мысль о беде, в которую можешь угодить, не вызывает прежнего трепета. Так и я, устав воображать каждую секунду, как меня арестовывают и ведут в тюрьму, начала постепенно думать, что это, наверное, еще не худшее, что может со мной произойти. По крайней мере, смерть все закончит. А я как никогда хотела, чтобы этому кошмару подошел конец.

- Натали! - Нора сбежала по лестнице, чтобы оторвать меня от флегматичного поглощения чая в гостиной. - Он зовет тебя!

Я сначала не поняла, о ком она говорит.

- Кто?

- Максим, - сказала она почти шепотом, и я почувствовала, что пол подо мной начинает медленно расходиться в стороны. Нет, я не боялась больше. Мне показалось, что я больше никогда в жизни ничего не испугаюсь. Но чувство, что сейчас жизнь моя кончится, давило на душу подобно тяжелому камню.

Неторопливо, считая под собой ступени, я поднялась на второй этаж. Мысленно прокрутила голове все, что успела наговорить Робеспьеру, когда увидела ордер на собственный арест. Ту бумагу я, конечно, подобрала и незаметно выбросила в камин, но ему никогда не составит труда написать новую. Что со мной будет дальше, я видела слишком много раз, особенно за последние несколько недель, и не хотела думать об этом. Зато можно было утешить себя мыслью, что я долго продержалась, и она неожиданно подбодрила меня настолько, что дверь комнаты я открыла, почти не дрожа.

Пришедший в себя, Робеспьер не сильно отличался от себя больного. Он все еще был смертельно бледен, еще больше похудел - руки его теперь вовсе напоминали кости, обтянутые тонким слоем кожи, - взгляд его поминутно мутился, будто Робеспьер готовился снова лишиться чувств, но голос странно окреп, и мне не пришлось прикладывать усилия, чтобы различить слова.

- Вы хотели видеть меня, - сказала я ровно, глядя ему прямо в глаза. Пусть видит, что я ни о чем не жалею. Он кивнул.

- Присаживайтесь.

Не видя смысла пререкаться, я опустилась на стул, стоящий рядом с его кроватью, и тут же подскочила - до этого на нем сидела Нора, и я чуть не села на оставленное ею вязание. Робеспьер терпеливо ждал, пока я уберу спицы на подоконник.

- Я рад видеть вас, - наконец сказал он. - В горячке я видел… ужасные картины. Где-то присутствовали и вы.

- Действительно? - вежливо сказала я, наклоняя голову. Странно, но я не ощущала ни малейшего волнения, словно не от этого человека напротив зависела моя жизнь. Наверное, никогда я не разговаривала с ним так легко, не опасаясь подвоха, не ища в каждом слове двойное дно. Мне было все равно, и это было прекрасно. - И что же я там делала?

Он вздрогнул и сказал с горечью, отводя взгляд в сторону, словно стыдился собственных слов:

- Вы назвали меня тираном, Натали. Без совести и без души. Это неважно, поверьте…

Он забормотал что-то невнятное и извиняющееся, а мне, стоило переварить сказанное им, дико, до одури захотелось хохотать в голос. Это было до того невероятно, что ужасно смешно - именно в тот момент, когда, казалось, ничто не поможет мне выпутаться, судьба недвусмысленно намекнула, что все еще заинтересована в моем существовании. Робеспьер ничего не помнит, даже того, как я его толкнула и едва не оставила без помощи. Сдерживая смех, я напряглась до такой степени, что ощутила, как в уголках глаз выступают слезы.