Конец партии: Воспламенение

- Даже так? - из чистой вежливости уточнила Анжела. На нее саму Робеспьер не произвел вообще никакого особенного впечатления. Он казался обычным человеком, уставшим и нуждающимся в отдыхе, только и всего. Энжи, по правде говоря, плохо представляла себе, как этот персонаж смог подчинить своей воле всю страну и войти в историю под ярлыком одного из самых кровожадных тиранов. Какой из него тиран? Ему бы розы выращивать, а не лезть во всю эту дрянь…

- Да-да, - проговорил Великий Мастер с оттенком мечтательности, - мой друг потом в письме изливал мне свои восторги по его поводу. Жаль, что вскоре после этого он умер. И жаль, что Робеспьеру придется умереть. Но с этим ни я, ни вы ничего не сможете поделать. Bisogna morire.

- Что? - последних его слов Энжи не поняла. Великий Мастер вновь рассмеялся.

- Все время забываю, что вы - совсем другое поколение. Это строчка из песни, чрезвычайно популярной во времена моей юности. “Всем придется умереть”.

- Не очень-то оптимистично, - вздохнула Энжи. Великий Мастер покивал:

- Согласен с вами. Но песня эта неправа в корне. Тому, кто достигнет вечности, умирать не придется.

- Я знаю, - сказала она, пожалуй, чрезмерно дерзко, и тут же поспешила уточнить, - мэтр говорил мне.

Великий Мастер сделал шаг к ней, и свечи выхватили из темноты его широкую, многообещающую улыбку.

- У вас хороший учитель. Не разочаруйте его.

- Я знаю, - повторила она. - Я постараюсь.

Неизвестно к чему разразившись тихим смехом, Великий Мастер коротким жестом ее отпустил. Его кабинет Анжела покинула, вздыхая от облегчения - пусть Мастер и говорит с ней тепло, почти как с равной, и ни разу не сказал ничего дурного в ее адрес, от каждой беседы с ним у нее неизменно оставался неприятный осадок. По лестнице, ведущей вниз, она почти сбежала и, выскочив на улицу, с потаенной радостью сделала пару глубоких вдохов. Заволокшая Париж жара к вечеру рассосалась, и не без удовольствия Анжела купалась в наступившей прохладе.

- Прекрасный вечер, не находите?

Этот голос, в сочетании с терпким запахом фруктового табака, мог принадлежать только одному человеку - тому, кого упоминала Энжи сегодня в беседе с Великим Мастером. Бийо-Варенн, как всегда со своей неизменной трубкой, вышел из тени каменной арки и остановился в нескольких шагах от девушки.

- Нахожу, - сказала она рублено. - А вы что тут делаете? У вас тоже аудиенция?

Бийо щелкнул крышкой часов - невероятно красивых, золотых, с эмблемой братства на крышке. Энжи дала себе слово, что, когда вернется в родную эпоху, купит себе такие же.

- Вовсе нет. Я просто прогуливался. Люблю подышать свежим воздухом, знаете ли. Может, хотите составить компанию?

“И ты туда же”, - подумала Анжела, но эта мысль отчего-то вызвала у нее не раздражение, а смех. Наверное, что-то особенное было в этом вечере - все в нем шло не так, как всегда.

- Знаете, я уже отвергла, наверное, сотню таких предложений, - сказала она, не пытаясь скрыть улыбки. Бийо пожал плечами.

- Может, сто первое попадет точно в цель?

Чем он отличался от других - по нему ни черта не понятно было, то ли он флиртует, то ли притворяется, что флиртует, то ли не притворяется, и ему правда просто нужна компания. Ну, по крайней мере, это было интереснее, чем дурацкие приставания его дружка Колло д’Эрбуа, чьи намерения можно было угадать с первого взгляда.

- Ну, предположим, - протянула Энжи, не пуская в свой голос ни одной нотки кокетства. - Давайте пройдемся.

- Прекрасно, - пробормотал себе под нос ее новоиспеченный спутник и, выпустив в усыпанное звездами небо струйку густого дыма, увлек Энжи за собой в темноту вечерних парижских улиц.

Я повернулась к двери, будто кто-то замедлил все мои движения. Ярость и злоба, кипевшие во мне до сих пор, отступили, как волна при отливе, обнажив острые колья страха, разом пронзившего меня со всех сторон. Я ничего не могла сказать в свое оправдание, только открывала и закрывала рот, глядя на Робеспьера, стоящего на пороге комнаты.

- Дверь моего кабинета была открыта, - сообщил он, когда молчание совсем уж затянулось, затем сделал шаг в комнату и аккуратно прикрыл дверь. - Вы искали меня?

Язык мой неожиданно отмер, и я поняла, что снова могу говорить.

- Да, - произнесла я и жестом слепого протянула Робеспьеру найденную мною бумагу, - я искала вас, а нашла это.

Ему не хватило одного взгляда, чтобы понять, что я держу в руках - он забрал у меня ордер, внимательно вчитался в него (даже очков не хватало - ему приходилось щуриться), и его черты, и без того казавшиеся смазанными, перекосились, будто кто-то с силой ударил его прямо в лицевой нерв.

- Натали, - голос его был вкрадчив, как всегда, когда ему надо было кого-то убедить, - вам надо успокоиться. Вы…

- Нет! - вдруг завопила я, едва не срываясь на пронзительный визг. - После такого я уже не успокоюсь!

Бледнея на глазах, он замер. Я продолжила орать - мне наплевать уже было, слышат нас внизу или нет, все равно жить мне осталось несколько дней, так что я считала себя вправе наконец-то выплеснуть на Робеспьера все, что я о нем думаю.

- Я вас больше не боюсь! - заявила я, выбивая из его руки лист; тот мягко спланировал на ковер, а ладонь Робеспьера осталась висеть в воздухе, словно он - шарнирная кукла, которую я поставила в определенное положение. - Я не хочу больше перед вами стелиться! Можете делать, что хотите, отправьте меня под трибунал, давайте же! Вам это ничего не стоит, вы диктатор, убийца, вы бесчувственная сволочь! И да, да, черт подери, я вас ненавижу! Ненавижу больше всего на свете, потому что вы - тиран, без совести, души и сердца!

Я надеялась, что он сорвется, наорет на меня тоже, а потом прикажет арестовать прямо сейчас, но глупо было так думать - его лицо закаменело, превратившись в неподвижную маску, только на щеках начал проступать яркий, нездоровый румянец, а над приоткрывшимся будто в удивлении ртом выступили мелкие прозрачные капли. Я испепеляюще посмотрела ему в глаза и увидела, что они черны от неестественно расширившихся зрачков. И больше всего мне захотелось ударить его, сломать, раздавить, заставить почувствовать хотя бы слабый отголосок той боли, что вот уже несколько месяцев снедала меня по кускам.

Я кинулась к нему.

- Вы…

Слова застряли у меня в горле, потому что Робеспьер сделал то, что я меньше всего могла ожидать от него - шагнул ко мне, шатнувшись, и протянул руку, будто стремясь за меня ухватиться. Но я передернулась от мысли, что он хотя бы тронет меня, как будто от одного прикосновения меня грозила намертво опутать и задушить шелковистая, клейкая паутина. И я, не думая уже, что делаю, собрала все силы, которые еще оставались у меня, и вложила их в то, чтобы толкнуть Робеспьера в грудь.

- Не прикасайтесь ко мне!

В этот раз ему не удалось сохранить равновесие - повинуясь толчку, его тело шарахнулось назад, он заплелся в собственных ногах и рухнул ничком на ковер. Я услышала только приглушенный шерстистой тканью звук удара о пол, а потом наступила тишина - звенящая и мертвая, как неожиданное затишье после гигантской бури.

Путь был свободен. Я могла бежать, у меня даже была фора - Дюпле наверняка сначала приведут в чувство своего любимого квартиранта, а потом уже будут думать, куда я подевалась. Эта мысль меня почти окрылила, и я в одно мгновение оказалась у двери, схватилась за ручку, уже представляя, как выскочу на улицу и побегу прочь - сведшая все счеты и свободная.

Что-то остановило меня. Какое-то странное ощущение, царапнувшее изнутри, которому я не могла дать названия. Но всего моего воодушевления как не бывало, когда я обернулась, как я думала, в последний раз, и бросила взгляд на распростертое на ковре тело моего поверженного врага. Мне надо было ощутить мстительное торжество, но вместо этого меня что-то нещадно закололо в самое сердце. То самое чувство, от которого меня в свое время предостерегал Марат. “Оно уведет тебя в такие дебри, что вовек не выберешься”, - так он сказал или как-то вроде того. Но я не Марат, я не могу довести себя до такого ожесточения, чтобы…