Страница 145 из 173
Перед знакомой деревянной дверью я замерла. Я не была уверена в том, что хочу сказать; что уж там, я не была уверена, хочу ли вообще открывать ее и заходить внутрь. Но пути назад не было - что угодно было лучше, чем продолжать жить, как я жила до этого. И я, коротко постучав, затаила дыхание, схваченная каким-то суеверным страхом.
“Ответьте же, - отчаянно думала я, почти что ощущая, как текут, не отзываясь, секунды. - Только не говорите, что уже поздно. Никогда не будет поздно, пока мы живы”.
Осмелев, я постучала еще раз.
- Максимилиан… Максимилиан?
Молчание. Конечно же, он не хотел меня видеть. Может, его терпение, казавшееся мне до сих пор безграничным, переполнилось именно сегодня. Но я не была настроена сдаваться так просто - вернуться в комнату, к тому, что было раньше, я уже просто-напросто не могла. Уж лучше на гильотину, куда угодно, только не назад.
- Я же знаю, вы меня слышите, - я попыталась сделать голос недовольным, но он все равно звучал безжизненно. - Позвольте мне войти. Я знаю, мы давно уже… в разладе, но я подумала обо всем, что происходит, и мне кажется, что можно, наверное, как-то все переиначить, разве нет?..
Из кабинета мне ничем не ответили. Я ощутила, что у меня кружится голова и подгибаются ноги, и обессиленно прислонилась к двери, ладонью ощутив медленное скольжение гладкого дерева.
- Ладно, исправить уже ничего нельзя, - проговорила я, сама не зная, к кому обращаюсь: к нему или к себе, - ни вы, ни я не вернем тех, кто уже мертв. Но поймите, жить так я больше не могу. Если даже мы ничего не исправим, может, нам просто надо погово…
Рука моя случайно зацепилась за дверную ручку, и та подалась неожиданно легко - опустилась вниз, и дверь приоткрылась. В последний момент найдя в себе силы устоять на ногах, я отступила. Уж теперь-то из кабинета должен был донестись раздраженный голос, предписывающий мне зайти или, что более вероятно, убраться куда подальше, но оттуда вновь не раздалось ни звука. Удивленная, я открыла дверь шире, и у меня вырвался всплеск нервного хихиканья.
Кабинет был пуст. Робеспьера не было ни за столом, ни у окна, ни возле книжного шкафа. Это было странно - обычно он, уходя из дома, никогда не забывал запереть дверь. Может, он ревностно охранял какие-то страшные тайны, а может, просто заботился о том, чтобы внутрь не проник кот Элеоноры, который считал за долг опрокинуть чернильницу или погрызть бумаги с только что написанной речью. Я даже не знала, что более непохоже на Робеспьера - сцена, невольным свидетелем которой я стала не так давно, или вот эта незапертая дверь. В любом случае, препятствий на моем пути больше не было, и я вошла в кабинет.
Давно я не была здесь, но с тех пор ничего не изменилось - даже стопки документов на краю стола, казалось, не стали выше или ниже хотя бы на листик. Чувствуя, что заглядываю в святая святых, я обошла стол и окинула разложенные на нем бумаги взглядом. Никаких секретов в них я обнаружить не надеялась, просто нерешительность и страх, испытанные мною перед дверью кабинета, не найдя выхода, требовали переплавки во что-то иное, и я ничтоже сумняшеся обратила их в привычное мне любопытство.
Ничего особенного в бумагах не было - какая-то речь, наброски какого-то декрета, чья-то записка и… ордер на арест.
У меня вырвался тяжелый вздох. Вот, еще кому-то не повезло угодить в лапы революционного правосудия. Ордер был пока не подписан, но за этим, я уверена была, дело не станет, и тогда за каким-то беднягой придут, а он, может быть, был виновен лишь в том, что как-то неосторожно обронил: вот, мол, при старом режиме сахар было достать легче, чем сейчас. И теперь его ждет гильотина - по новому закону его объявят врагом народа и не дадут даже шанса оправдаться перед трибуналом…
И тут я ощутила, будто кто-то с силой ударил меня под дых, разом выбивая из легких весь воздух. Весь мир съежился до замелькавших у меня перед глазами черных точек, а с языка сорвалось звучное и сочное, но от того не менее безнадежное ругательство. Мне было отчего прийти в такое состояние, ибо в чертовой бумаге, обрекавшей человека на смерть, черным по белому было написано мое имя.
Ноги совсем перестали меня держать, и, не подвернись мне кресло, я упала бы на пол там же, где стояла. Вот и все. Все кончено. Недаром я думала, что даже терпению Робеспьера, как и моей ненависти к нему, где-то положен предел. Сегодня я воочию узрела границы и того, и другого.
Голоса, доносившиеся снизу, не смолкали, я услышала звонкий смех Норы, но ко мне все это больше не имело никакого отношения. Одна-единственная бумага выдернула меня из жизни и отбросила прочь, оставив там задыхаться, как мелкую рыбешку. Я была живым трупом. Я была пустотой.
Последняя мысль должна была сломить меня, но отчего-то придала мне безумных в своем последнем порыве сил. Я не буду собой, если позволю схватить меня так просто. Я не буду сидеть, сложа руки, дожидаясь, пока меня препроводят в тюрьму, а оттуда - на эшафот. Я буду пытаться спасти свою жизнь до последнего, бороться и защищаться, даже если это невозможно.
Схватив ордер, я метнулась из кабинета к себе. Дверь не стала закрывать - зачем? Совсем скоро эта комната, долгое время служившая мне приютом, опустеет навсегда, и чем позже Робеспьер поймет, что добыча ускользнула, тем лучше - у меня будет достаточно форы, чтобы выбраться из Парижа, а там пусть попробуют поискать меня на бесконечных французских дорогах. Куда отправиться? Над этим я даже не думала - пора навестить историческую Родину, через каких-то два года у власти там окажется тот, кого я знаю, кого смогу убедить в своей правоте, у кого смогу попросить защиты. Как много людей говорили, что он безумен, но все они были одинаково неправы, потому что настоящий безумец все это время жил со мной под одной крышей.
Чемодана у меня не было, поэтому взять с собой вещи представлялось невозможным. Пришлось ограничиться деньгами и документами - не так давно я уже делала все это, но тогда побег окончился неудачей, а меня спасло только чудо. Оно же, как я надеялась, поможет мне и в этот раз ускользнуть незамеченной.
- Куда вы собираетесь так поздно, Натали? - раздался за моей спиной севший, надтреснутый, но от того не менее узнаваемый голос.
Великому Мастеру ложи на вид было больше шестидесяти, но двигался и говорил он бодро, как двадцатилетний, в его голосе не было слышно старческого утомления, и в первую секунду, еще не увидев его лица, Анжела и вовсе подумала, что говорит с ровесником.
- Итак, - он пытливо посмотрел на нее; в его темных глазах отражался свет свечей, почему-то делая их похожими на кошачьи, - что нового?
- Сегодня Робеспьер покинул Комитет, - ничего не выражающим тоном отчиталась Энжи. - Говорят, Бийо-Варенн назвал его контрреволюционером.
- Не самые осторожные слова, - Великий Мастер покачал головой. - А что остальные? Не высказывались в чью-либо поддержку?
- Нет, - молвила Анжела с неприязнью. - Они молчали.
“Трусы”, - стукнуло в ее голове. Кем бы ни был Робеспьер, вся эта шваль, которая крутится вокруг него - много хуже. Они похожи на падальщиков, ждут, когда лев свалится, чтобы можно было заживо разорвать его на кусочки. Когда осудили Дантона, они слово боялись сказать, а когда будут судить Робеспьера - заорут громче всех. Наиболее мерзко было то, что многие из них - преданные и почтенные члены братства. Может, они и вовсе не стали бы ничего предпринимать, не появись Энжи со своей учебной миссией.
- Ну что ж, все идет неплохо, - кивнул Великий Мастер и вдруг поднялся с кресла в котором сидел, отошел к окну. Неровный свет фонаря очертил его грузный силуэт. - Жаль, конечно, что такой талантливый человек не пожелал присоединиться к нам.
- Вы находите его талантливым? - почтительно осведомилась Анжела, не шевелясь. Великий Мастер добродушно усмехнулся.
- Один мой друг… да, у меня тоже были друзья, представьте себе… встречался с ним. Дело было давно, Робеспьер был совсем молод, вчерашний студент, но на моего друга он произвел неизгладимое впечатление.