Страница 144 из 173
- Он отдал меч. И отправился на костер, - подтвердил мэтр, мягко беря Анжелу под локоть и приглашая идти дальше, мимо десятков других портретов, провожавших ее, как казалось, мрачными и неодобрительными взглядами. Не то чтобы она верила во всякую мистику, но от пронзительного ощущения, что на нее устремлено множество глаз, ей было не по себе, и она торопливо перебирала ногами, чтобы гулким звуком шагов заглушить несущийся ей в спину невнятный, холодный шепоток. Всеми силами она старалась не отстать от мэтра, а он продолжал говорить, ему все было нипочем:
- То, что принадлежит нам, у нас забрали обманом. Павел знал об этом и стремился восстановить справедливость.
От звука знакомого имени Анжела вздрогнула. Мэтр произнес его как-то странно - вроде бы с почтением, но таким, в котором сквозила, протравливая его до основания, какая-то еле уловимая издевка. Он не сказал ничего дурного, но Энжи отчего-то непреодолимо захотелось ударить его по лицу.
- Тогда наши противники организовали его убийство, - продолжал мэтр, не поворачивая головы; тень от жалюзи, упавшая на его лицо, перечеркнула его надвое широким косым мазком. - Думаю, они хотели заставить его отдать меч так же, как когда-то заставили несчастного де Моле. Но Павел оказался менее доверчив. Не знаю, что точно произошло там в ту ночь, но он был убит.
- Почему тогда он не воскрес сразу же?
Мэтр коротко глянул на Анжелу, глаза его при этом нехорошо сверкнули.
- Дело в ларце, я думаю. Он был сделан по заказу ордена меченосцев специально для хранения меча. Состав материала никому не известен, они называли его “вечное железо”. Не знаю, что это, но даже призрак не мог пройти сквозь него, чтобы коснуться реликвии и вернуть себе тело.
- А потом что-то такое случилось, - проговорила Энжи задумчиво, - что он все-таки сумел это сделать.
- Как это произошло, мне не известно, - ответил мэтр с видимым сожалением. Анжела не могла знать тем более, но хорошо представляла себе, у кого может быть ответ.
- Я спрошу у Наташи при встрече.
Тогда она еще не знала, что Наташа пропала.
Я окаменела. То, что я увидела, настолько не укладывалось в мои представления о мире, что у меня не возникло ни одной, даже самой маленькой идеи, что можно сделать. Ни подойти ближе, ни удалиться, ни сказать что-нибудь - ничего. Ни сострадания, ни презрения к этому жалкому, рыдающему существу у меня не возникло - только одно тупое и оцепенелое “этого не может быть” билось в моем мозгу тяжелым ударом колокола.
Он не заметил меня. Думаю, он не заметил бы и бомбу, разорвись она у его ног. Благоразумнее всего с моей стороны было бы воспользоваться этим и тихо уйти, но когда я последний раз поступала благоразумно?
Должно быть, он слышал мое приближение: пол в доме был старый, скрипящие доски выдавали меня с головой. Но единственной реакцией Робеспьера было то, что он перестал трястись и замер, пару раз судорожно вздохнув и издав звук, похожий на полузадушенную икоту. Рук от лица он так и не отнял, и я, все еще не веря, что это происходит со мной и с ним прямо сейчас, сделала это сама - опустилась перед ним на колени, мягко обхватила хрупкие, холодные запястья и медленно отвела их в сторону, заставляя Робеспьера открыть лицо - раскрасневшееся, опухшее, совсем некрасивое от слез.
Он посмотрел на меня, но я не была уверена, что он меня видит - его потерянный взгляд был расфокусирован, что придавало его облику странную беспомощность. Насколько же я отвыкла видеть его таким, а ведь видела когда-то очень давно…
- И вы… - голос его был сорван и казался принадлежащим не ему, - и вы меня тоже ненавидите, так?..
Глупо признать, но у меня не было ответа. Задай Робеспьер мне этот вопрос несколькими днями или даже часами раньше, я бы выпалила ему в лицо ответ, давно заготовленный и хлесткий. Но сейчас, сидя перед ним, убитым и раздавленным, сжимая его одеревеневшие, влажные от слез ладони, я не испытывала к нему ненависти. Оказалось, и у нее тоже был свой предел.
Я молчала. Он тоже, хотя вряд ли он ждал, что я ему что-то отвечу. Может, он даже думал, что ответ известен ему заранее. Лицо его исказилось снова, и я содрогнулась, почти физически ощутив, как он снова пытается запереть себя на все замки, не допустить нового срыва, потому что его застал тот человек, которому он, наверное, мог довериться меньше всего на свете.
Мне неожиданно стало противно - и от того, как он на меня смотрит, и от того, что у него мокрые пальцы, и вообще от всей этой ситуации, нелепой, мерзкой, похожей на плохой фарс. Я не должна была быть здесь, на моем месте следовало оказаться Норе, мадам Дюпле или Бонбону - кому-нибудь, кто испытывает к Робеспьеру теплые чувства. Но не мне. Я не могу начать его утешать, для этого я слишком терпеть его не могу. Поэтому мозг, худо-бедно запустившись заново после пережитого шока, подкинул мне единственно возможный выход: уйти поскорее и забыть обо всем этом.
Покидая комнату, я на всякий случай не оглядывалась и прижала ладони к ушам. Уйти оказалось очень просто - подняться с колен, попятиться, а потом резко развернуться и устремиться к лестнице. Но забыть было невозможно - увиденное крутилось в голове, как я ни старалась вышвырнуть это оттуда, давило на сердце, разрывало мутную пленку, стянувшую мое сознание несколько недель назад, и от этого я чувствовала себя беззащитной, как будто была муравьем под лупой, готовой каждую секунду сжечь его дотла.
Могло ли случиться так, что я ошибалась все это время? Могло ли случиться так, что я упустила что-то важное? Я не хотела думать об этом, но мысли лезли в голову сами, и от них мне становилось страшно - от одной перспективы, что я могла бы натворить, если б мои опасения нашли под собой хоть какую-то почву. Но они не нашли бы. Я не могла позволить этому случиться, ведь иначе выходило, что я уже второй раз совершаю ужасную ошибку. Первый раз случился тогда, когда я радостно распахнула дверь квартиры Марата перед странной посетительницей с белым нарциссом в вырезе.
Я сидела неподвижно на своей постели, обняв себя за плечи, и тщетно пыталась отстраниться от всего. Как сквозь пелену, я услышала неровные, спотыкающиеся шаги в коридоре - сначала в одну сторону, потом в другую. Впрочем, я не исключала, что мне показалось. Я слушала не то, что происходит рядом со мной, а два голоса, которые неожиданно принялись нашептывать мне в оба уха.
“Он спас мне жизнь”, - говорил один.
“За это я с ним расплатилась”, - отрезал другой.
“Он помог мне и не оставил одну”, - первый продолжал упорствовать.
“Он бы отправил меня на смерть, если бы не Бонбон”, - ехидно отбривал второй.
Все это было слишком, слишком запутано, все перемешалось у меня в голове: тут была и первая наша с Робеспьером встреча в Консьержери, и то, как он схватил меня, не давая упасть, на крыльце церкви кордельеров во время похорон Марата, и то, как я пришла к нему однажды вечером, подстегнутая любопытством и азартным спором с Люсиль… звучал в моей голове, заставляя все остальное покрываться пеленой, ледяной вопрос “Где ваша кокарда?”, и тут же совсем другой голос, мягкий и доброжелательный, заглушал его: “Вам выпало великое счастье жить в таком мире, где все давно забыли о насилии, угнетении и несправедливости”. Я металась среди собственных воспоминаний, как в лабиринте, не зная, где найти выход, чтобы глотнуть хоть немного воздуха, и одно из них преследовало меня, тяжело и холодно дышало в спину: “Давайте сразу договоримся, вы не будете пытаться врать мне”. Сколько я бегала от него, изыскивая самые сложные и извилистые пути? Может, стоило остановиться и посмотреть прямо ему в лицо?
Я подняла голову и медленно, сонно моргнула. За окном уже темнело, снизу раздавались оживленные голоса - очевидно, обитатели дома вернулись, и вовсю кипело приготовление ужина. Я поднялась с постели и, заставляя себя идти прямо, направилась к двери. Сколько помню себя в этом доме, я всегда старалась помочь с ужином, но сейчас мой путь лежал вовсе не на кухню. Я направлялась в единственное место, где могла получить хоть какое-то решение рвавших меня на части противоречий - в кабинет Робеспьера.