Страница 143 из 173
Потянулась череда унылых, однообразных дней. Париж лишился последних остатков своего веселья, полностью погрузившись в тяжелую атмосферу подозрительности и страха. Кафе и таверны, так любимые мною, где мы когда-то проводили немало времени с Антуаном, почти опустели - люди старались не выходить из дома без сильной необходимости. Схватить могли любого: один раз на моих глазах двое национальных гвардейцев заломили руки какому-то мужчине, который, не говоря ни слова, просто проходил мимо булочной и бросил жадный взгляд на пустую витрину. В чем состояло его преступление, я так и не поняла, а спрашивать побоялась - попасть “соучастником” теперь было не легко, а очень легко, и что-то подсказывало мне, что в этот раз Робеспьер вряд ли станет меня вызволять.
Даже от места репетитора мне отказали - мать Клода, нервно вздрагивая при каждом доносящемся с улицы звуке, сбивчиво объяснила мне, что она мною довольна, но денег, чтобы оплачивать мои услуги, у нее больше нет. Не без сожаления я распрощалась с ней и даже с несносным мальчишкой - он не утратил своего одинаково флематичного отношения ко всему, но стал меньше есть и за последнее время будто бы немного повзрослел.
- Удачи вам, гражданка, - сказал он, протягивая мне один из своих любимых альбомов. - Возьмите на память.
Мне отчего-то захотелось расплакаться, но я не стала этого делать и, приняв подарок, понуро ушла. Теперь делать мне было совсем нечего, единственный источник денег пресекся, но я отчего-то не чувствовала желания экономить. Возможно, какое-то шестое чувство подсказывало мне, что времени осталось не так уж много, поэтому я продолжила свои траты в прежнем режиме, не обращая внимания, что накопления в моем ящике неотвратимо тают.
Однообразная рутина сомкнулась надо мной, как вязкие воды омута, в который я погрузилась с головой, и я начала ощущать подступающую отрешенность и апатию ко всему. Даже телеги с осужденными, которые я теперь встречала регулярно, не вызывали во мне былого трепета: я просто провожала их взглядом, не чувствуя при этом ничего - ни жалости, ни злости, ни осуждения. Единственной эмоцией, которая не только осталась при мне, но въелась в мою душу еще крепче, был страх - вездесущий, едкий, он преследовал меня по пятам, и я могла различать его запах: навязчивый, но неуловимый, отдававший металлической тяжестью и застревающей в горле горечью. Но если бы кто-то спросил у меня, чего конкретно я боюсь, я бы, скорее всего, неопределенно пожала плечами. На это меня просто-напросто уже не хватало.
Не знаю, до чего довело бы меня это отупение, неотвратимо превращающее меня то ли в призрака, то ли в собственную тень, если бы не один вечер, который в очередной раз переменил все. День тот поначалу не отличался от всех остальных - утром я помогла Норе с завтраком, затем совершила неторопливую прогулку вдоль Сены, ни о чем не думая, вернулась в дом и, зайдя в прихожую и не увидев там чужой обуви, поняла, что кроме меня, там никого нет. Элеонора была на своих рисовальных курсах, Виктуар ушла неизвестно куда, мадам Дюпле еще утром говорила что-то о намерении навестить рынок, а хозяин дома с сыном, очевидно, пропадал в мастерской. Неожиданно обрадовавшись выпавшему мне одиночеству, я решила соорудить себе чашку чая и устроиться с книгой, но тут мое внимание привлекли донесшиеся из гостиной сдавленные, невнятные звуки, больше всего напоминавшие всхлипы.
Я озадаченно замерла посреди столовой. Очевидно, в доме, помимо меня, все-таки был кто-то еще. Может, Виктуар вернулась раньше меня? Или Элеонора не пошла на свои курсы и решила, пользуясь уединениям, предаться страданиям своей несчастной любви? Или мадам Дюпле, если, конечно, такое возможно, повздорила из-за чего-то с мужем?
Я могла предположить что угодно, но только не то, что увидела, вытянув шею и осторожно заглянуть в гостиную. Потому что тем, кто сидел в кресле и плакал почти в голос, закрыв лицо руками и сотрясаясь от рыданий всем телом, не обращая внимания на тоскливо поскуливающего рядом Браунта, был ни кто иной, как Робеспьер.
Парень, сидящий за секретарским столом в полутемной приемной Великого Мастера, ничего не говорил, но неодобрительные взгляды, которые он то и дело метал на ожидающую аудиенции Анжелу, говорили сами за себя. Не без усмешки девушка вспомнила, что в это время женщина в братстве была нонсенсом - про эмансипацию им, конечно, никто не рассказывал, и явившуюся с рекомендациями от мэтра Энжи поначалу встретили с недоумением и едва не выгнали вон. Пришлось выхватить пистолет и разнести в осколки вазу с цветами, стоящую на столе секретаря - теперь на месте, где она стояла, виднелся еле заметный протертый кружок. Зато после этого Анжелу сразу стали слушать. Дикое время, если подумать, раз свои права приходится доказывать такими варварскими методами. Но и никогда Энжи не имела, пожалуй, такого успеха у мужчин - в Париже она пребывала всего две недели, и за это время успела отвергнуть с несколько десятков приглашений на свидание. Особенно усердствовал на этом поприще некий бывший актер, которого сама Анжела не взяла бы в братство даже на должность вахтера при входе. И не отстал он даже после того, как она, обозленная до крайности, сунула ему под нос пистолетное дуло. Правильно про него говорили, что у него не все дома.
Ожидание затягивалось, но Анжела и не думала начинать предъявлять претензии. Делу это не поможет, а злить Великого Мастера во все времена было чревато последствиями. Чтобы отвлечься, она начала думать о мэтре. Последнее время этот человек занимал все больше места в ее мыслях, и Энжи иногда начинало это пугать. Но больше думать было не о ком - воспоминания о другом, который исчез, Анжела заперла в дальний угол сознания и дала себе слово не извлекать их оттуда, пока все не кончится. Решение было непростым, но иначе было никак - иначе он приходил во снах, врывался в них непрошенным гостем, и Энжи просыпалась в слезах, дрожа - до того реальным было ощущение, что он был совсем рядом, а она по неловкости своей не смогла его удержать.
Впрочем, возможно, так и было на самом деле?
- В мече, который мы ищем, сокрыта бесконечная сила, - уверенно ответил мэтр на прямой вопрос Анжелы. Первый, который она ему задала после почти полуторагодового молчания. - Тебе достаточно будет только захотеть, и он вернется к жизни. Как уже произошло с ним один раз.
- Как это случилось? - спросила она, не слушая подтачивающий голос здравого смысла: не может все быть так просто. Мэтр жестом пригласил ее следовать за собой. Они в молчании шли по коридору главного штаба, увешанному потретами, и возле одного из них мэтр остановился. Анжела с интересом глянула на человека, изображенного на холсте, но тот был ей не знаком: широкое одухотворенное лицо, густая борода, пафосно воздетый к небесам взгляд. Да и одет он был как герой фильма о короле Артуре - в доспехи и белый плащ с красным крестом поверх них. Анжела вгляделась в подпись под портретом, но и та ни о чем не сказала ей.
- Последний из Великих Мастеров, владевший мечом, - сказал мэтр негромко, но голос его четко разнесся в тишине коридора. - Жак де Моле.
Наверное, это имя должно было что-то сказать Энжи, но она никогда не была особенно сильна в истории и не стеснялась признаваться в этом:
- Кто это?
Мэтр тяжело вздохнул, будто имел дело с умственно отсталой. Вообще, к неудовольствию Анжелы, такие вздохи из его уст звучали довольно часто, когда он общался с ней.
- Почитай, в конце концов, что-нибудь по истории нашего братства. Тебе это может понадобиться сильнее, чем ты представляешь.
- Обязательно, - бездумно ответила Энжи. - Так что с ним случилось, с этим… Жаком?
- Меч невозможно отобрать силой, - певуче сказал мэтр. - Но те, кто заточили де Моле в тюрьму, пообещали сохранить ему жизнь, если он передаст его добровольно.
- А он повелся, - проговорила Анжела обреченно. Свет люстры, висящей под потолком, будто дрогнул на секунду, и ей показалось, что де Моле на портрете поверженно и виновато опустил уголки губ.