Конец партии: Воспламенение

Последняя мысль заставила меня задохнуться и беспомощно опуститься на скамейку. В этом крылся ответ - я не спасала жизнь Робеспьеру, мой яростный порыв был всего лишь стремлением как-то загладить допущенную когда-то роковую ошибку. Я воевала с призраками.

Я впервые за прошедший год ощутила, что мне остро не хватает сигарет. Казалось бы, с привычкой в любой стрессовой ситуации тянуться к табаку было давно покончено, а теперь я лишний раз убеждалась в том, что бывших курильщиков не бывает. Как и бывших революционеров, наверное.

Ничто, к сожалению, не могло утолить моей никотиновой жажды, и я, плюнув на все, вернулась в дом. При моем появлении в столовой все, доселе оживленно и взволнованно гудящие, сразу притихли и, будто бы невзначай, посмотрели на Робеспьера. Он содрогнулся, точно просыпаясь, и со сдавленной, непонятной полуулыбкой поднялся мне навстречу.

- Натали…

- Не стоит, - только не хватало мне выслушивать от него благодарности. Это было бы еще противнее, чем копаться в навозной яме. - Знаете, я лучше пойду к себе.

Он осекся, будто я толкнула его в грудь, и с растерянным видом остановился.

- Но, Натали…

- Не стоит, - с нажимом проговорила я и, игнорируя остальных собравшихся, направилась наверх.

Но Робеспьер не был бы собой, если б оставил меня в покое. Следующим же утром, проснувшись, я обнаружила на столе в своей комнате букет роз - тех, которые Робеспьер не раз называл своими любимыми, нежно-бежевых с ярко-алой каймой по краям, прошивающей лепестки мелкими красными прожилками, будто на цветок кто-то плеснул свежей крови. Розы эти росли лишь на одном кусте в саду, и теперь, срезанные чьей-то рукой, украшали мою комнату. Между стеблями была воткнута и записка - сложенный вдвое лист.

- Вот тварь, - с чувством произнесла я, выдергивая розы из вазы. Записку я изорвала, не читая, и отправила за каминную решетку, цветы, резко переломив их надвое через колено - в помойное ведро на заднем дворе. Я и так слишком долго числилась у Робеспьера в должниках, и ему ни за что не удастся заставить меня вновь почувствовать себя чем-то ему обязанной. Пожалуй, одно было хорошо в том, что произошло - теперь мы с ним были квиты, и я могла ненавидеть его, не сдерживая себя совестью.

========== Глава 27. Обратитесь к Богу ==========

Когда-то давно, в одну из первых недель моего пребывания в доме Дюпле, Робеспьер, смущаясь, спросил меня:

- Мой вопрос может показаться неделикатным, но… вы верите в Бога?

Что тут неделикатного, я понять не смогла. Вопрос как вопрос.

- Вообще-то нет, - призналась я, а потом решила уточнить. - В смысле, я просто не задумываюсь. Может, он есть, но это точно не мужик с бородой, сидящий на облаке. А что? - я вдруг испугалась, что сказала что-то не то. - Это плохо?

- Нет-нет, - поспешил заверить меня Робеспьер. - Мне просто было интересно, как в ваше время относятся к религии.

Я пожала плечами:

- Нормально относятся. Кто хочет - верит. Не хочет - никто не заставляет. По крайней мере, в цивилизованных странах так. Но вообще в наше время много атеистов…

Последние мои слова Робеспьера заметно огорчили. Он тяжело вздохнул и проговорил:

- Я считаю атеизм признаком безнравственности, Натали. Вера необходима человеку, она пробуждает в нем все самые лучшие качества. И никакого отношения к официальной церкви это не имеет.

- Понятно, - пробормотала я, немного озадаченная этой странной беседой. А Робеспьер закончил со странным выражением, будто сам только что додумался до высказанной им мысли:

- Если человек ни во что не верит, то, признаюсь, меня он будет пугать..

Больше года прошло с того разговора, и вряд ли я бы вспомнила о нем, если б в один из ясных июньских дней Париж не украсился яркими гирляндами, знаменами и триколорами, замер в ожидании чего-то необыкновенного. Готовились к началу праздника Верховного Существа.

Если честно, я не очень хорошо понимала, что это за Существо такое и чем оно по сути отличается от христианского бога. Создано оно было силой воображения Робеспьера, который затеял этот праздник и носился со своей идеей, как с писаной торбой. Спустившись утром к завтраку, я долго не могла понять, что в облике Робеспьера смущает меня, и только спустя несколько минут с изумлением осознала, что впервые за несколько месяцев вижу на его лице улыбку.

- Сегодня такой замечательный день, - щебетала Нора, смахивая невидимые пылинки с его небесно-голубого сюртука. - И ты прекрасно выглядишь…

В последнем она не кривила душой - необычайно живой и бодрый, Робеспьер казался помолодевшим лет на десять. Ничто, казалось, не могло испортить его прекрасного настроения, и он даже заговорил со мной - первый раз с того дня, когда я выбросила в мусорное ведро подаренный им букет.

- Натали, вы не опоздаете?

- Куда? - мрачно осведомилась я, продолжая помешивать кофе. Робеспьер будто бы стушевался.

- Разве вы не идете на праздник?

- Нет, - отрезала я; смотреть на этот балаган, устроенный ради непонятно чего, у меня не было ни малейшего желания. Глаза Робеспьера расширились в удивлении.

- Как? Почему?

- Не хочу, - коротко заявила я и, покопавшись в своих мыслях, выдала первую пришедшую на ум отмазку. - Голова болит.

Казалось бы, аргумент достаточно исчерпывающий, но Робеспьер и не думал оставлять меня в покое. Думаю, его задело, что я намереваюсь проигнорировать любовно выпестованное им мероприятие.

- Но, Натали, - мягко заговорил он, - весь Париж будет сегодня…

Я не хотела разговаривать с ним, в моих планах было лишь молча допить кофе и уйти к себе, но его вкрадчивый голос неожиданно вызвал во мне такую волну бешенства, что я почти выплюнула, не выбирая слов:

- Не весь. Лично я хотела бы увидеть там Камиля с Люсиль.

В кухне разом стало очень тихо. Все застыли, как герои поставленного на паузу кино. Замерла даже Виктуар, которой, казалось, было совершенно наплевать, о чем идет разговор. Мадам Дюпле возмущенно открыла рот, чтобы что-то сказать, и так и осталась стоять, похожая на выдернутую из воды рыбу. А я не без удовольствия отмечала, как радостное выражение медленно стекает с лица Робеспьера, а он сам утрачивает весь свой торжественный лоск. Теперь он был похож на самого себя - невзрачного, напряженного, серого от утомления.

- Пойду к себе, - я почти оттолкнула от себя чашку и быстро вышла из столовой. Никакого стыда я не чувствовала - не надо было Робеспьеру нарываться, а я бы не стала портить ему настрой. У себя в комнате я, несмотря на жару, тщательно закрыла окно, чтобы ни звука не донеслось снаружи, занавесила его и упала на постель с книгой. Остальные события праздничного дня прошли мимо меня - я не видела и не слышала, что происходит на улице, полностью отрешившись от всего. Куда больше, чем поклонение неизвестному и непонятному Существу, меня занимал штурм иерусалимских стен.

Подрагивающей рукой Максимилиан поднес горящий факел к подножию гигантской соломенной Гидры атеизма, и та занялась мгновенно, в несколько секунд оказавшись поглощенной жадным пламенем. Пошел густой дым, и Робеспьер закашлялся, изо всех сил прижав ко рту платок, и затем не без страха взглянул на него - последнее время его одолевало предчувствие, что после очередного приступа он увидит на белой ткани кровавые пятна.

Собравшиеся парижане шумели, но невозможно было разобрать, делают они это в знак поддержки или, напротив, неприятия. Максимилиан и не слышал их толком - куда отчетливее до него доносились бегающие по рядам депутатов Конвента шепотки, среди которых все чаще и чаще повторялось слово “тиран”.

“Они не поймут, - с горечью осознал он, - никогда не поймут”. Слово оставалось за народом. Поймет ли он? Но надежда на это таяла у Максимилиана с каждой секундой. Надо было подниматься обратно на трибуну и произносить вторую речь, но он неожиданно ощутил, что его полностью оставили все силы. Как будто Натали своими словами ударила его ножом, оставив гигантскую рану, через которую вместе с желанием жить и дышать постепенно утекала кровь.