Лучший из худших

- Благодарю, - прогнусавил Робеспьер, запрокидывая голову и вновь прижимая ладонь к носу. Ругаясь про себя и посылая адвокату все возможные проклятия, Эделин накинула пеньюар, спустилась вниз, набрала воды и принесла наполненный таз в спальню.

- Умойся, - почти с материнской нежностью посоветовала она подавленно молчащему Робеспьеру. Он, успевший уже натянуть рубашку, с готовностью приподнялся.

- Я должен извиниться, - голос его звучал сдавленно и гулко, будто адвокат говорил из бочки. - Поймите, я…

- Просто надо было предупредить, - оборвала ему Эделин. - Я не сержусь.

Одному богу было известно, каких усилий ей стоило говорить мирно, а не орать на незадачливого любовника во весь голос. Испортить такой вечер так по-дурацки! Злость кипела в сердце Эделин, смешиваясь с назойливым зудом неудовлетворения, и молодая женщина с нетерпением ждала, когда де Робеспьер закончит вытирать окровавленное лицо.

- Все? - спросила она торопливо. - Теперь ты в порядке?

Он глянул на нее с испугом, как на сорвавшуюся с цепи собаку, и неловко поднял руки, будто в стремлении закрыться, но Эделин было не до его капризов - она рухнула на постель и увлекла почти не сопротивляющегося партнера за собой. Своей ошибки она больше не повторила - завалила Робеспьера на постель, оседлала его бедра, и в итоге все кончилось к обоюдному удовольствию.

Робеспьер продолжал приходить. Он невероятно стыдился своего падения, больше всего боялся огласки и позора, но все равно приходил - минута в минуту, четко по их с Эделин негласному расписанию. Кроме этих рваных вечеров, за некоторые из которых они могли и словом не перекинуться, они не пересекались: он занимался своими делами, она - своими, подготавливая отъезд и без устали строя планы на будущее. По сути, их ничто не связывало, но Эделин была этим довольна: ей нужно было чистое наслаждение, незамутненная награда, и никто не мешал ей упиваться добычей, даже у всезнающих аррасских кумушек, казалось, разом отказали глаза и уши. А Робеспьер, кажется, тяготился и тем крошечным, что существовало между ними: много раз, отдыхая после плотских “упражнений”, Эделин видела, как мучительно кривятся его губы, будто он хочет что-то сказать… и все свои силы прилагает, чтобы убедить себя не делать этого. Она наблюдала за его метаниями, а потом отворачивалась и тихонько улыбалась в подушку. Пусть Робеспьер думает что угодно - главное, чтобы молчал.

И он продолжал молчать - вплоть до того дня, когда, придя в условленное время, обнаружил Эделин, заканчивающую сборы. Свой черный вдовий наряд она не без удовольствия сожгла в печи, надела свое лучшее платье и увенчанную пышными перьями шляпку, надеясь хоть напоследок произвести на чопорного адвоката долженствующее впечатление. С этим она справилась: он застыл на пороге, открыв рот, и забыл даже про слова приветствия, стоило ему ее увидеть.

- Так хорошо, что ты зашел, - Эделин, сияя от удовольствия, подлетела к нему и звонко расцеловала. - Я думала, мы не попрощаемся, и меня это так огорчало…

- Попрощаемся? - Робеспьер отстранил ее, обвел взглядом беспорядочно сваленные на полу чемоданы и узлы. - Ты уезжаешь? Надолго?

- Навсегда, милый, навсегда, - притворно вздохнув, объявила Эделин и пытливо посмотрела на него. Обидится, расстроится? Но нет, ни следа печали ей не удалось обнаружить на бледном лице адвоката. Наоборот, оно разгладилось, как от внезапно нахлынувшего облегчения. и Эделин ощутила неприятное жжение в груди.

- Можешь поехать со мной, - быстро сказала она, мгновенно прикинув возможные расходы. Выходило не так уж и много, благо Эделин успела убедиться в том, что ест адвокат не больше птенца, да и на одежду ему сильно тратиться не придется. Она бы и вдвое больше выложила, только чтобы последнее слово осталось за ней.

- С тобой? - разом напрягшись, переспросил Робеспьер.

- Да, мой милый, - уверенная, что он не откажется, Эделин обольстительно улыбнулась. - Я собираюсь для начала в Англию. Потом - в Новый Свет. Это страна огромных возможностей, дорогой. Здесь ловить уже нечего, здесь все скоро покатится к черту, а там… - она испустила мечтательный вздох и запела дальше, - там можно многого достичь. Твой язык без костей будет там очень кстати. И, если хочешь, можем пожениться…

Она говорила, думая, что каждое ее слово бьет точно в цель, и даже не смотрела на замершего Робеспьера. Последнее предложение с языка сорвалось легко, как нечто само собой разумеющееся, и Эделин рассчитывала, что это будет решающий удар на добивание. Тем сильнее было ее изумление, когда она бросила, наконец, взгляд на своего собеседника и увидела на его лице выражение непередаваемой гадливости, будто ему не сочетаться узами брака предложили, а съесть живую лягушку.

- Что такое? - остывшим голосом осведомилась Эделин. - Тебе что-то не нравится, дорогой?

Он сделал глубокий вдох и заговорил - твердо и отчетливо, как будто произносил речь с кафедры:

- Я никуда не поеду. Ты… тебя не держу. Но я остаюсь здесь.

- В этой дыре? - недоверчиво фыркнула Эделин, решив, что он подобным незатейливым образом набивает себе цену. Обогнув гору узлов, она приблизилась к адвокату; он не отступил, только прикрыл глаза и сжался, словно ему под нос сунули острие ножа. - Брось, милый, ты достоин большего.

- Возможно, - уклончиво ответил он. - Но я остаюсь.

Наверное, Эделин нашла бы еще миллион способов на него надавить, но она сочла ниже своего достоинства делать это. Кто он такой, в конце концов, чтобы перед ним распинаться? Ровным счетом никто. Лучший из худших. Его имя лет через тридцать никто и не вспомнит, в то время как Эделин - она была уверена, - просто обязана была стать известной. Со своим поприщем она еще не определилась, но перед ней все дороги были открыты, и у нее было достаточно времени, чтобы выбрать.

- Как хочешь, - она пожала плечами и потянулась губами к щеке Робеспьера. - Дай хоть поцелую, милашка…

Он не стал отворачиваться, но лицо его осталось бесстрастным, разве что губы сжались в тонкую нитку, а глаза немного посветлели и сверкнули каким-то неживым, стальным блеском. Эделин сухо рассмеялась.

- Уже боюсь. Прибереги этот взгляд для кого-нибудь другого. А мне пора, дилижанс ждет…

Робеспьер больше не приблизился к ней, избегая любого прикосновения, но в этом Эделин не увидела ничего обидного. В конце концов, у этого юриста наверняка не все дома, раз он отказался от такого предложения, которое от щедрот своих могла сделать только она. Наверное, она бы спросила о причинах такого решения, если бы они хоть немного интересовали ее. Но мысли Эделин, пока она садилась в дилижанс и наблюдала за тем, как грузят ее багаж, были поглощены другим. Она была богата, спасибо милашке-адвокату, и свободна, за что ей некого было благодарить, кроме самой себя. Все многообразие жизни рассыпалось перед ней, оставалось только подобрать, и Эделин про себя решила, что не будет больше терять ни секунды.

- Трогай! - резко бросила она кучеру.

Дилижанс, трясясь на кочках, неторопливо двинулся вперед. Эделин выглянула из оконца, посмотрела на оставленный ею дом и поняла, что не ощущает ничего, кроме затаенной радости. Фигура удалявшегося прочь Робеспьера и подавно не вызвала в ее душе никакого волнения, спустя пятнадцать минут Эделин и думать о нем забыла, беззаботно вычеркнув из памяти на целый месяц - вплоть до того момента, когда в Лондоне ее впервые начало тошнить.

========== Эпилог ==========

Париж, 1801 год

День выдался теплым - первый в череде промозглых жерминальских дней, - и Морис решил подремать на воздухе у дверей, благо хозяйки сегодня не было, а клиентов не предвиделось. Вытащив на улицу мягкий соломенный стул, парень удобно устроился на нем, надвинул на глаза шляпу, чтобы не било солнце, и приготовился как следует прикорнуть, но тут чья-то легкая рука осторожно тронула его за плечо.