Поцелуй на прощание

- Постараюсь, - ответил босс, закрывая папку с бумагами. – До свидания, Наталья.

Скомкано попрощавшись, Беларусь направилась к двери кабинета. Но у самого порога ее задержал голос новоиспеченного президента:

- Наталья!

- Что? – остановив руку в нескольких сантиметрах от дверной ручки, девушка глянула на мужчину через плечо.

- Один вопрос. Вы… - под этим словом он, судя по всему, подразумевал не только девушку, но вообще все страны, - вы можете умирать?

Наташа вздрогнула, будто ее обдало порывом ветра. Промозглого осеннего берлинского ветра.

- Да, - ровно ответила она после недолгого молчания. – Мы можем умирать.

Непривычно пасмурный августовский день. Маленькое, наполовину заросшее сорняком кладбище где-то на окраине Калинин… нет, Кенигсберга. Все-таки Кенигсберга.

Наташа медленно шла по кладбищенской аллее, сжимая в руках букет белых лилий, и слушала, как шуршит трава под ее шагами. Ни звука не доносилось до нее, даже извечный шум автомобилей был будто приглушен невидимой стеной. Только где-то на ветке чирикала птица, но и ее пение вскоре смолкло. Тишина…

Надгробие было совсем простым – обычный кусок серого камня, на котором были высечены лишь два слова: «Гилберт Байльшмидт». И больше ничего, ни хотя бы подложных дат жизни, ни эпитафии, ни памятника. Впрочем, Пруссия, наверное, сам бы этого не хотел.

Чувствуя непонятное режущее чувство, от которого становилось почти больно, где-то под сердцем, Наташа положила на надгробие букет и, распрямившись, замерла.

- Я не Пруссия. Я ГДР.

Беларусь вспомнила, как она раз за разом стреляла в воздух над бездыханным телом Гилберта. Возможно, это и было высшее проявление свободы, без которого она никогда не смогла бы потом защитить Литву и попытаться помочь ему сбежать. Возможно, без этого никогда и не было бы ничего.

- Начинаю чувствовать себя штатным психологом в вашем дурдоме. Может, мне свою больничку открыть?

Иногда бывает, что человек уходит, и тебе кажется, что ты хотел сказать ему очень многое, но не успел. Наташа чувствовала наоборот – она неожиданно поняла, давно хотела, сама того не осознавая, сказать Пруссии всего одно слово.

- Спасибо. Гилберт, спасибо.

«Спасибо, что поддержал меня, когда мне было трудно. Спасибо, что показал мне, что в нашем мире еще есть место для истинной свободы».

Все это было и так ясно. Гилберт бы точно понял, а остальным и не надо было понимать.

Внезапно налетевший порыв ветра взметнул подол юбки Наташи, закружил вокруг нее слетевшие с ветвей листья. Со смехом удержав юбку, девушка на секунду зажмурилась, а когда открыла глаза – увидела, что на узорчатом заборчике вокруг могилы сидит желтая, как яркое пятно гуашевой краски, канарейка и, чуть склонив голову, смотрит на нее.

- Пруссия, - не веря своим глазам, Наташа шагнула к птице, протягивая руку. Но стоило ей коснуться мягких перьев, как канарейка вдруг пронзительно вскрикнула и, вырвавшись из-под руки, порхнула в серое небо. Беларусь смотрела, как исчезает вдали желтое пятнышко, не в силах отделаться от ощущения дежа вю. И тут за ее спиной послышались тяжелые шаги.

- Что… - стремительно развернувшись, Наташа выхватила нож. Кому могло понадобиться прийти на это богом забытое кладбище? – Кто это?

Из-за дерева, скрывавшего аллею своей тенью, вышел… Людвиг, сжимающий в руке стебель алой гвоздики. На лице немца отразилось глубочайшее удивление, едва он заметил девушку. Наташа недоверчиво отступила. Для того, чтобы убрать нож обратно, ей пришлось сделать над собой усилие. Казалось бы, с лета сорок первого года прошло пятьдесят с лишним лет, но при виде Германии к горлу девушки подкатил горячий ком невыплеснутых слез.

- Добрый день, - кивнул ей Людвиг и подошел к надгробию. Судя по резким, каким-то скованным движениям, ему было чертовски неудобно, что кто-то застал его в момент подобного проявления чувств. Но Наташа не могла заставить себя не смотреть, как коротко наклоняется немец и кладет свой цветок на серую плиту рядом с ее собственным букетом.

- Это ты принесла? – спросил Людвиг, выпрямляясь.

- Да, - коротко ответила Наташа. Германия немного помялся, но все же решился сказать:

- Я помню, как ты отдавала ему честь. Тогда, у стены. Вы были друзьями? Там, в Союзе?

- Друзьями?.. – Беларусь печально улыбнулась. – Нет… скорее всего, нет.

- Тогда… - Людвиг отвел взгляд, и девушка поняла, что скрывается за его словом.

- Нет, - тут она не сдержала смешка. – Нет, это тоже нет.

- Ясно, - наверное, он был слишком смущен, чтобы продолжать расспросы. Они немного постояли молча. Наташа глядела на горизонт, где были размыто видны очертания городских домов, Людвиг – на надгробие, шепча себе под нос что-то по-немецки. Вдруг он замолчал, лицо его просветлело, будто кто-то подкинул ему весьма удачную идею. Наташе было интересно наблюдать за этим, но она никак не могла представить, что идея относится к ней.

- Прости меня, - неожиданно тихо сказал Людвиг, приблизившись к ней. Девушка даже отступила на полшага от неожиданности.

- Ч… что?

- Прости меня, - терпеливо повторил он, глядя ей прямо в глаза. – За войну. За то, что чуть не убил тебя.

Несмотря на то, что день был прохладный, Беларуси отчего-то стало чудовищно жарко.

- Ты же уже извинялся, - только и сказала она, вспомнив, как торжественно Ваня зачитывал перед всеми республиками письмо, пришедшее от Германии через несколько дней после капитуляции.

- Эту бумажку не я писал, - объяснил Германия. – Это… это было для всех. А ты просто, сама – прости.

Наташа представила, каких усилий обошлось сдержанному немцу подобная речь, и невольно прониклась к нему толикой уважения. «Интересно», - тут же вонзилась ей в сознание непрошеная мысль, - «а Ваня извинялся так перед Торисом?».

Не надо было думать об этом.

Германия протянул ей руку и так застыл, будто изваяние, чуть наклонив голову. Ком в горле Наташи разросся до каких-то чудовищных размеров и грозил постыдно лопнуть, обернувшись рыданиями или чем-то и того хуже. И способ избавиться от этого был лишь один.

- Я… я прощаю, - прошептала Наташа, глядя, как ее собственная ладонь буквально тонет в широкой ладони Людвига. – Но простить не значит забыть.

- Я понимаю. Я и сам никогда не забуду. Обещаю, - ответил Германия, бережно сжимая ее пальцы.

========== Глава 22 ==========

Легкий ветер колыхал стебли трав у Наташи под ногами. Подбирая подол пышного белоснежного платья, она шла все вперед и вперед, к краю утеса, каменным зубом высившегося над морем. Из-за плывущих по небу облаков выглянуло солнце, и девушке пришлось закрыть глаза ладонью с зажатым в ней пышным букетом, чтобы спастись от режущего глаза света.

Встав у самого обрыва, так близко, что из-под носков туфель покатились с тихим шорохом мелкие камушки, Беларусь обвела взглядом море и глубоко вздохнула. Совсем скоро…

- Наташа! Наташа!

Она обернулась. К ней бежал Торис, празднично одетый, но на лице его была написана отнюдь не радость. Наоборот, оно было искажено страхом, будто кто-то мазнул по нему густой черной гуашью. Девушка против воли ощутила, что паника Литвы передается и ей.

Странно, ведь они не успели еще стать одним целым.

- Торис! – подобрав юбки, она побежала со склона, и в том месте, где пролетел над землей подол ее платья, трава начинала иссушаться и вянуть. Наташа не обратила на это внимания, не было времени останавливаться. – Что случилось?

Она знала уже, что произошло нечто ужасное, и единственным ее желанием было успеть добежать до Ториса, прежде чем случившаяся беда настигнет ее. Небо, которое в одно мгновение закрыли тучи, прошила молния.

- Торис!

Понимая уже, что не успевает, Наташа протянула руку, но лишь неуклюже скользнула кончиками пальцев по ладони Литвы, и тут какая-то сила отшвырнула ее в сторону.