Страница 12 из 20
— Третий Рим давно создан германцами, — отвечал ему сидевший рядом купец Станислав. — Тогда, когда основана была Священная Римская империя! Нет могущественнее державы ныне!
— А как же преемственность культуры? Веры? Что общего у них с Византией кроме двуглавого орла? — вторил третий купец.
— Сей герб и Москва переняла! Великий князь нынешний — правнук Палеологов! И веру сохранили. Так, может быть, Москва — Третий Рим? — вопрошал Аарон и взглянул искоса на Бельского. Семён, укутавшись в тёплый вотол, безучастно глядел на пламя костра. Может, старый купец хотел разглядеть в нём раскаяние, какую-то искру скрытой в душе муки отступничества от родины, государя и веры? Но не показал всего того Семён Бельский…
Инсбрук был в те годы одним из самых развитых экономических центров Европы. Семён ахнул, увидев вдалеке голубеющие Альпы и располагающийся у их подножия город, с тесно стоящими друг к другу островерхими домами и ратушами. Людей было неимоверно много, гудел общий гомон, шум, грохот, скрип. Здесь Аарон сказал Семёну, что пришла пора им расстаться, и указал ему дом, где жил австрийский дипломат Герберштейн, добавив на прощание:
— Иди к нему, ежели хочешь предстать перед королём Фердинандом. Однажды он станет императором Священной Римской империи. Тебе пригодятся такие знакомства…
Услышав, кто пришёл к нему, Герберштейн тут же велел принять Семёна и обещал устроить встречу с королём. Семён попросил растопить баню или хотя бы принести бочку с водой, дабы смыть дорожную грязь, Герберштейн несколько смутился — европейцы мылись тогда редко, но велел слугам отмыть и переодеть знатного московита.
— Ехать через Венгрию было вашей большой ошибкой! — говаривал Герберштейн. — Там давно идёт война! Разруха! Часть венгров избрала своим королём его величество Фердинанда, другая же борется под знамёнами трансильванского князя Яноша Запольяи. Вы не помните, были ли с теми, кто обобрал вас, какие-то знамёна?… Нет? Немудрено, ведь это могли быть и просто грабители. Как жаль! Я буду просить его величество возместить вам хотя бы часть этого ущерба…
Король принял их через несколько дней, и разговор его с Семёном был недолгим. Фердинанд безразлично рассматривал гостя уставшими полуприкрытыми глазами, пока Герберштейн представлял Семёна. Его никак не тронул приезд Бельского, он никогда не слышал ни о Рязани, ни о Белом княжестве. Семён не знал, куда себя деть. При разговоре о возмещении ему отобранных в Венгрии денег король вздохнул и развёл руками, мол, денег сейчас нет, ибо много забот и расходов. Зато он приказал сопроводить Бельского в Венецию и посадить на определённую галеру, на которой князь сможет отправиться в Константинополь. На этом приём был закончен. Бельский, стиснув зубы, поклонился и поспешил покинуть зал.
— Как жаль! — сокрушался Герберштейн. — Но у короля действительно много забот! Ещё эта война… К тому же он скоро выдаёт свою старшую дочь за сына польского короля, юного Сигизмунда…
«Да пропадите вы все!» — раздражённо подумал Бельский и попросил посла отправить его в Венецию сегодня же…
И вот, увидев причудливый город, стоящий на воде, и где по улицам перебираются лишь на лодках, он наконец сел в указанную галеру. Уплывая, всё думал о том, что европейцы так далеки от русичей! Другая культура, вера, обычаи, привычки, всё другое! Неуютно ему было средь них! Даже литвины и ляхи — и того ближе, чем эти холодные, неприветливые германцы и громкие, наглые фряги.
Венеция, кишащая людьми, лодками и судами, всё больше отдалялась, но сейчас князь с тоской думал, что где-то там, будто в совсем другом мире, стоит матушка-Москва со своим каменным Кремлем и деревянными теремами, и где-то там родительский дом и негаснущий свет в оконце… Предательски защипало глаза, и он, собравшись с духом, переборол себя. Поздно горевать! Назад пути нет…
— Константинополь! Город впереди! — послышался крик одного из моряков, и Семён, до этого боровшийся с очередным рвотным позывом, вдруг ощутил облегчение, подбежал к носу корабля и, вытягивая шею, стал жадно вглядываться в проступающие сквозь туман очертания города.
Город стоял на берегу Босфора, огромный, окружённый массивной крепостной стеной, за которой виднелось бескрайнее безмятежное голубое море. Над городом возвышался огромный купол крупнейшего ранее православного храма — Святой Софии. Столетие назад он сверкал золотом, и не было прекраснее и величественнее строения! Моряки, подплывавшие к Константинополю, издали замечали золотой свет над холмом. Веками София приводила приезжих в немой восторг. Теперь же она была обращена в мечеть, купол лишился золота, как и весь собор — богатств. Говорят, все христианские фрески и мозаики мусульмане замазали штукатуркой.
Здесь была сама жизнь, ибо через многочисленные ворота города постоянно проходили вереницы купцов и путешественников. Дул свежий морской ветер.
Пока причаливали и разгружали судно, Бельский, словно в тумане, видел лишь этот город, и более ничего. Вместе с венецианскими спутниками прошёл он к воротам. Под стенами города находилась сельская местность: бедные хижины, худые дети, скот, хмурые, грязные жители. Когда ехали купцы сквозь пахнущий навозом, рыбой, пылью и нечистотами «посад», жители-турки безмолвно провожали их пристальными взглядами.
— Вот пригород Эюб, — показывал Семёну один венецианец на обилие торговых лавок и невысоких домов с виноградниками, — здесь всегда так людно. А вон дальше, местность, окружённая ещё одной стеной, ветхой, называется Галата. Там во времена Византии селились европейские купцы, туда и до сих пор причаливают европейцы. Собственно, туда мы и направляемся. Мусульмане слишком праведные, чтобы заходить туда, ибо Галата — оплот развращения и пьянства, куда ни глянь, всюду публичные дома и таверны! А там дальше, за Галатой, вот там, находится султанский двор…
Бельский жадно оглядывал всё вокруг. От византийского Константинополя осталось немного — руины разграбленных дворцов базилевсов да утеснённые мечетями православные храмы. Мечети, богатые и величественные, возвышались над невысокими домами горожан. И всюду было оживление на забитых донельзя улочках. Семён никогда не видел такое скопление народа в одном месте. Там чадили дымом мастерские, здесь растянулся шумный базар, где продавали фрукты, овощи, шкуры, шерсть, поодаль — украшения, ещё дальше — рабов. Янычары в высоких головных уборах, приставив пищаль к плечу, ходили по городу, следили за порядком. Неимоверная сила и неприступная мощь ощущались в этом городе, означавшем само торжество ислама над христианством…
И здесь Семёну надлежало найти помощь в борьбе с его отчизной либо отречься от своих желаний и вернуться в Литву ни с чем — туда, где его не любили и опасались, и на это Семён не хотел и не мог пойти. Только вперёд!
— Слушайте, цари, разумейте! Внимайте, обладатели множества и гордящиеся пред народами! От Господа дана вам держава, и сила — от Всевышнего, Который исследует ваши дела и испытывает намерения! Ибо вы, будучи служителями Его царства, не судили справедливо, не соблюдали закона и не поступали по воле Божьей…
Отрок, сидя за стольцом, читал медленно, запинаясь, старался не поднимать глаз, дабы не видеть пристального и тяжёлого взгляда матери. Елена вслушивалась в чтение Иоанна и беззвучно проговаривала про себя эти строки наизусть.
— Страшно и скоро Он явится вам, — продолжал мальчик, — и строг суд будет над начальствующими…
— Ибо? — перебила Елена. Иоанн с трепетом взглянул на неё и проговорил наизусть:
— Ибо меньший заслуживает помилования, а сильные сильно будут истязаны…
Улыбка, кою любил и ждал отрок, появилась на лице Елены, она поднялась и поцеловала в его макушку.
Сын рос, и Елена, ревностная православная христианка, уже начала прививать ему любовь к Богу. Вместе с ней он отправлялся в поездки по монастырям, отстаивал долгие службы, читал Священные Писания и учил их наизусть. Через строки, писанные апостолами и мудрецами, Елена доносила до сына мудрость, решительность, справедливость, воспитывая будущего правителя.