Страница 4 из 11
От вокзала мы прогулялись пешком до клиники Ш. Врач проводил меня до двери моей палаты, попрощался и отправился к своей семье. Я лег на свою койку и полистал словарь дойч-дойч. Перед сном я мысленно повторил свой путь от клиники Ш. до Александерплац и даже зашёл посмотреть фитнес-клуб в телевышке. Впервые после инсульта я ощутил, что моя жизнь продолжается, несмотря ни на что. В конце концов русский мог вернуться ко мне в любую минуту. Даже этой ночью или завтра утром.
Я заснул в обнимку с этой мыслью.
Ранним утром меня разбудили крики пациента из дальней палаты. Мужчина звал на помощь, а потом требовал шриппе. От медсестры, разносившей завтрак, я узнал, что шриппе – это белая булочка на берлинском диалекте, берлинерише. В последующие дни крики пациента из дальней палаты стали моим будильником.
7
Я несколько раз мысленно собирал свой чемодан и садился на эс-бан, следовавший в направлении аэропорта Шёнефельд. Но так и не улетел.
Началась моя третья неделя в Берлине. Бесконечные анализы и обследования не помогли Нойману и Лехнеру приблизиться к разгадке головоломки – русский не возвращался, а я по-прежнему лишь глотал аспирин.
– В Берлине каждый третий иностранец, – как-то сказал мне Лехнер.
Поначалу мне было трудно поверить в эту статистику, но всё чаще и дольше оказываясь за пределами Ш., я находил ей подтверждение. Берлин был гигантским котлом, в котором варились сотни культур со всей планеты. Я предполагал, что эта масса порой доходила до точки кипения и выплёскивалась на плиту, но со стороны процесс приготовления мультикультурного продукта выглядел мирно и даже занимательно.
Немец с огромным рюкзаком поцеловал при встрече высокую мулатку с копной дред на голове. Незнакомцы вскочили на велосипеды, а по дороге к ним присоединился их друг азиат. Это была лишь одна из многих картин «мульти-культи», которые я постоянно наблюдал в этом городе. Я всё ещё плохо разбирался в национальностях, поэтому мне было трудно определить, из какой точно страны были мулатка и азиат. Немцев я научился вычислять почти безошибочно.
– Если хотите, мы можем подыскать для вас курс немецкого. Он будет оплачен в рамках нашего исследования, – эти слова тоже принадлежали Лехнеру.
Нойман занимался со мной русским. За несколько дней я освоил кириллицу, выучил с десяток существительных и научился спрягать глагол «читать». По сравнению с этим набором знаний мой немецкий находился на недосягаемой высоте. К тому же меня не покидала мысль, что родной язык должен скоро вернуться – через неделю, месяц или, на худой конец, через несколько месяцев, как в случае с немецким пациентом. Мне казалось невероятным овладеть русским с нуля так, чтобы снова вернуться в профессию, да ещё и за короткое время.
К сожалению, Нойман подтвердил моё предположение, но всё же настаивал на том, чтобы я продолжал заниматься с ним русским. А я смотрел на кириллицу и, словно маленький ребенок, который пока не умеет читать, злился на буквы: как же так получилось, что я их не помнил и не мог сложить в знакомые слова?
Мысль о возвращении в Пензу стала невыносимой. Если в Берлине я был иностранцем, то есть каждым третьим, то кем я был в родном городе? Больным, умственно отсталым, бывшим адвокатом, родственником-обузой? Я не хотел носить ни один из этих титулов, и мне лучше было подольше оставаться «на лечении за границей».
Но как жить в этом чужом городе? Куда я могу здесь устроиться на работу? Кто будет оплачивать все мои расходы? Переехать в Москву? Да кому я там нужен без русского!
Мне не хватало мужества ни на то, чтобы вернуться на родину, ни на то, чтобы остаться в Берлине. Я разрывался на части, которые едва ли можно было собрать воедино.
– Любой может выжить в Берлине. Ну кроме такого закоренелого баварца, как я, – пошутил Лехнер и, сам того не подозревая, решил мою судьбу.
– Я не выбирал Берлин.
– Вы, господин Погодин, в этом не одиноки. – Лехнер сделал паузу и посмотрел на меня. Он часто так делал, чтобы убедиться в том, что я понял его слова. После того, как я кивнул, он сказал: – Я переехал сюда из-за женщины.
– Женщина, врачи – какая разница, кто.
– Кто затащил нас сюда? – закончил профессор мою мысль и улыбнулся: – Ваши дела, поверьте мне, обстоят куда лучше моих. У вас, господин Погодин, хотя бы есть надежда.
Лехнер похлопал меня по плечу, а я впервые после инсульта почувствовал себя нормальным. Оказывается, русский без русского – это ещё не самая плохая комбинация карт, которые могла раздать судьба.
Под занавес нашей доверительной беседы Лехнер попрощался «сервусом» и исчез за дверью палаты. Мне оставалось только гадать, какие карты были у него и как он с ними мог продолжать вести игру.
Я не выбирал Берлин. Всё сложилось само собою без моего участия. Я плыл по течению, задрав голову, словно пытался таким образом выразить своё презрение ко всему тому, что со мной тогда происходило. Злость, обида, раздражение, беспомощность, отчаяние, страх и даже любопытство – эмоции разрывали мою душу на части, в то время как я с трудом выражал мысли и пытался вести беседу на иностранном языке. Я бегал по полям своей памяти с сачком, махал им, пока не затекали руки, и ловил немецкие слова-бабочки.
Я так увлёкся этим занятием, что принял предложение Лехнера и записался на интенсивный курс немецкого, который тот подобрал для меня. Языковая школа располагалась на неподалёку от Александрплац.
После проверочного теста меня определили в группу В2, что было уже неплохо, ведь я проскочил уровни А1, А2 и В1. После В2 оставалось только две ступени на пути к превращению в носителя языка – С1 и С2, что, конечно, было небольшим преувеличением, но после С2 ничего не предлагалось.
Кроме меня в группе было ещё семь человек, и ни один из них не говорил по-русски. Этот факт меня успокоил, так как я не хотел никому рассказывать об афазии. Занятия проводились пять дней в неделю с девяти утра до полудня. По окончании курса было необходимо сдать экзамен для подтверждения уровня B2.
На первом уроке мы познакомились друг с другом. Моими сокурсниками оказались китаянка, румын, тунисец, испанка, два турка и монголка. Я записал их имена на слух, но не был уверен, что расслышал их верно. Занятия вели две немки – Инес, серьёзная дама около сорока с короткой стрижкой, и Хельга, приятная старушка без возраста. Три сокурсника выглядели старше меня – румын, тунисец и монголка. Это обрадовало меня больше всего и развеяло мучительное предположение, что я окажусь в компании зелёных студентов.
– Зачем вам немецкий? – спросила нас Инес под занавес первого занятия.
– Мне нужно сдать ДаФ4, – ответила испанка в зеленых очках-бабочках.
– И мне, – сказал турок.
– Мне тоже, – присоединился я за компанию, не имея ни малейшего понятия, что такое ДаФ.
Как выяснилось, почти всем сокурсникам был необходим этот тест на знание немецкого для поступления в высшие учебные заведения Германии. Только тунисец Набил учил язык для лучшей интеграции в стране. Он работал программистом в одной крупной компании и переехал вместе с семьей из Сфакса в Берлин полгода назад.
В конце занятия мы изучали график, на котором были изображены стадии эмигрантской жизни: вначале линия взлетала вверх – стадия эйфории от всего нового и интересного за границей, затем прямая стремительно летела вниз – разочарование и в крайних случаях депрессия, потом наступали адаптации и смирение – линия немного поднималась и выравнивалась. Сокурсники смотрели на рисунок и кивали. А меня не покидала мысль, что моя жизнь располагалась в других осях координат.
8
Я вернулся после курса немецкого в свою палату, которую должен был очень скоро покинуть. Нойман подыскал мне маленькую квартиру-студию на юге Берлина. Я мог заселиться туда уже на предстоящих выходных. Квартира располагалась на шестом этаже девятиэтажки, если считать по-русски. В немецком варианте нумерация начиналась со второго этажа, так что по берлинским меркам я должен был проживать на пятом этаже. Мне не терпелось покинуть стены крепости Ш. и наконец-то почувствовать себя свободным. Свободным от больничного запаха, бесконечных анализов, от пробуждений под крики сумасшедшего из дальней палаты. Свободным от прошлого и себя самого.
4
Deutsch als Fremdsprache – немецкий как иностранный.