Страница 74 из 88
Первая ночь, вторая, третья.
Казалось, что они — близнецы, приходили и уходили, растрепав ее всю, вывернув наизнанку, оставив без сил. И передумано столько. Но еще не о главном, не о Косте. Обходила стороной, как могла, но ночи приходили вновь, будто желая все узнать до конца о маленькой жалкой Людкиной душонке.
Костя… Ее сын, ее гордость. Счастье. Единственное, безграничное. В нем она тонула, захлебывалась от материнской нежности, и снова тонула. Он был красивый, необыкновенно. С самых первых дней. И очень ласковый, особенно лет до пяти. Потом, конечно, стал требовать свободы, личного пространства. Но при этом всегда обнимал и говорил, что любит. И она отпускала, совсем на чуть-чуть, но отпускала. И радовалась его успехам, как своим, и надеялась, что сын никогда не станет похожим на Игоря. Потому и вкладывала в Костю все, что могла — знания, умения, жизненные принципы. Разрешала посещать все кружки, где хотел быть, помогала с уроками, всегда держала деньги в запасе на экскурсии и поездки. Все для него. Все. Разве можно теперь упрекать ее за эту безграничную материнскую любовь?
Только как оказалось, что для нее он вдруг стал единственным на свете? Тем самым, без которого невозможно ни дышать, ни жить. Где она, Люда, переступила эту тонкую незаметную грань? Ведь стоило хватиться сразу, как только ненависть оглушила тогда, еще в первый раз, когда Костик рассказывал о своей невесте.
Костя, ушел, вырвался птенчик из клетки. Из ее собственной, личной клетки. И правильно. Правильно, сын. Молодец, смог. Это она дура, всю жизнь сгубила.
Сама. Свою.
А Катенька, ну что она, серая мышка, действительно, могла сделать там, на пожаре? Держать его, отчаянного, кричать, цепляться за штанину? Да, так могла бы мать, но любимая женщина должна смотреть на мужа, как на героя. И он пошел, герой. В огонь, напролом, без страха.
Что же наделала она? Как так долго держала сына взаперти, что поступки его стали настолько отчаянными и безрассудными.
Горечь, кажется, того самого дыма, заполонила горло, зажгла глотку. Ни капли свежего воздуха, только лицо Игоря маячит перед глазами, снова ухмыляется злобно.
Еще несколько секунд мучаясь в агонии, наконец-то догадалась склониться, свеситься с кровати. Сколько раз ее вырвало, сбилась со счета, но внутри, наверное, не осталось совершенно ничего.
Господи, как же стыдно. За беспомощность свою. За жизнь свою, никчемную.